Замятин мы зеленая стена

7 секретов романа «Мы» • Arzamas

9 января 2017Литература

Портрет Пушкина, волосатые руки главного героя и другие детали, помогающие понять, что имел в виду Замятин 

Автор Олег Лекманов

Строительство дирижабля. 1930 год © Underwood Archives / Bridgeman Images / Fotodom

1. Тайна места действия

В романе Евгения Замятина ни разу не говорится прямо, на территории какой страны разворачивается сюжет произведения, — сообщается только, что после давней Двухсотлетней Войны Единое Государство, где живет главный герой Д-503, оградили Зеленой Стеною, выход за которую жителям Государства строго запрещен. Однако в «Записи 6-й» романа рассказывается, как Д-503 и его будущая возлюбленная I-330 посещают Древний Дом и там, в одной из некогда обитаемых квартир, Д-503 видит чудом сохранившийся портрет:

«С полочки на стене прямо в лицо мне чуть приметно улыбалась курносая асимметрическая физиономия какого-то из древних поэтов (кажется, Пушкина)».

В отличие от Достоевского, Толстого и Чехова, Пушкин не был известен за пре­делами России настолько, чтобы кому-нибудь пришло в голову поставить на полочку его изображение (возможно, подразумевается копия портрета Пуш­кина работы Константина Сомова 1899 года: на нем поэт улыбается и смотрит зрителю прямо в лицо). Таким образом Замятин ненавязчиво намекает внима­тельному читателю: действие его романа «Мы» разворачивается на территории бывшей (советской) России.

2. Тайна «бесконечных ассирийских рядов»

В финале «Записи 22-й» Д-503 с энтузиазмом рассказывает о том, что он чув­ствует себя встроенным в «бесконечные, ассирийские ряды» граждан Единого Государства. До этого мотив Ассирии дважды встречается в зачине той же записи:

«Мы шли так, как всегда, т. е. так, как изображены воины на ассирий­ских памятниках: тысяча голов — две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки. В конце проспекта — там, где грозно гудела аккумуляторная башня, — навстречу нам четырехугольник: по бокам, впереди, сзади — стража…»

И чуть далее: «Мы по-прежнему мерно, ассирийски шли…» Для чего Замятину понадобилось акцентировать внимание читателя именно на ассирийском происхождении того «четырехугольника», которым движутся по городу граж­дане? Для того чтобы провести параллель между глубокой древностью чело­вечества и его возможным нерадужным будущим. Новоассирийская держава (750–620 годы до н. э.) считается первой империей в истории человечества. Ее власти подавляли врагов с помощью идеально организованного войска, в котором, как и в Государстве из романа Замятина, культивировалась красота геометрического единообразия. Было введено единообразное вооружение, а воины делились на так называемые кисиры (отряды). Каждый кисир насчи­тывал от 500 до 2000 человек, разбитых по пятидесяткам, в свою очередь состоявшим из десяток. 

3. Тайна сексуальной привлекательности героя

Невозможно не обратить внимания на то обстоятельство, что все женщины, о которых хоть сколько-нибудь подробно рассказывается в романе (I-330, О-90 и Ю), выделяют Д-503 среди остальных мужчин, а говоря точнее, испытывают к нему эротическое влечение. В чем секрет привлекательности героя романа? В том, что он невольно выделяется из дистиллированного Единого Государства своим мужским, животным магнетизмом, материальным воплощением кото­рого в романе становятся волосатые руки Д-503. Этот мотив встречается в про­изведении Замятина трижды. В «Записи 2-й» герой характеризует свои руки как «обезьяньи» и признается:

«Терпеть не могу, когда смотрят на мои руки: все в волосах, лохматые — какой-то нелепый атавизм».

В «Записи 22-й» эта метафора прямо расшифровывается:

«Я чувствовал на себе тысячи округленных от ужаса глаз, но это только давало еще больше какой-то отчаянно-веселой силы тому дикому, воло­саторукому, что вырвался из меня, и он бежал все быстрее».

А в «Записи 28-й» Д-503 с трудом удается удержать в себе другого человека — «с трясущимися волосатыми кулаками». Чуть дальше в этой же записи особое внимание к рукам героя проявляет I-330, раскрывая секрет магнетизма Д-503. Оказывается, он потомок диких и свободных людей — людей из-за Зеленой Стены:

«Она медленно поднимала вверх, к свету, мою руку — мою волосатую руку, которую я так ненавидел. Я хотел выдернуть, но она держала крепко.
     — Твоя рука… Ведь ты не знаешь — и немногие это знают, что жен­щинам отсюда, из города, случалось любить тех. И в тебе, наверное, есть несколько капель солнечной, лесной крови».

Уже после Д-503 и явно по его следам собственную индивидуальность через свою сексуальность будет обретать герой романа Джорджа Оруэлла «1984».

4. Тайна стиля

Юрий Николаевич Тынянов описывает «принцип стиля» этого произведения следующим образом: «…экономный образ вместо вещи… <…> …Все замкнуто, расчислено, взвешено линейно». А другой великий филолог, Михаил Леонович Гаспаров, определил стиль романа «Мы» как «геометрически-проволочный». На самом деле в произведении Замятина наблюдается эволюция стиля, кото­рую можно разбить на три этапа. Первый этап («геометрически-проволочный» стиль) — это начало романа, когда герой ощущает себя частью многомиллион­ного «мы»:

«Я люблю — уверен, не ошибусь, если скажу: мы любим — только такое вот, стерильное, безукоризненное небо. В такие дни — весь мир отлит из того же самого незыблемого, вечного стекла, как и Зеленая Стена, как и все наши постройки».

Но уже в начальных записях романа внимательный читатель обнаруживает вкрапления совсем другого стиля — метафорического и избыточного, восходящего к прозе символистов и Леонида Андреева (в герое заложена «червоточина» индивидуальности):

«Весна. Из-за Зеленой Стены, с диких невидимых равнин, ветер несет желтую медовую пыль каких-то цветов. От этой сладкой пыли сохнут губы — ежеминутно проводишь по ним языком — и, должно быть, сладкие губы у всех встречных женщин (и мужчин тоже, конечно). Это несколько мешает логически мыслить».

В середине романа (герой обретает индивидуальность, становится «я») этот цветистый стиль начинает доминировать:

«Раньше — все вокруг солнца; теперь я знал, все вокруг меня — мед­ленно, блаженно, с зажмуренными глазами…»

Наконец, в финале романа (герой теряет индивидуальность: утрачивает «я» и снова вливается в «мы») геометрически-проволочный стиль возвращается и утверждается настолько прочно, что рецидивам «символистского» стиля не остается места:

«Но на поперечном, 40-м проспекте удалось сконструировать временную Стену из высоковольтных волн. И я надеюсь — мы победим. Больше: я уверен — мы победим. Потому что разум должен победить».

5. Тайна ребенка

Все бы заканчивалось совсем мрачно и беспросветно, если бы не один, на пер­вый взгляд периферийный, сюжет романа и не одна реплика I-330 из «Записи 34-й». Дело в том, что Д-503 противозаконно «дал» (как сформулировано в «Записи 32-й») О-90 ребенка, а потом с помощью I-330 этот ребенок вместе с матерью был переправлен через Зеленую Стену за пределы Единого Государ­ства:

«…Вчера вечером пришла ко мне с твоей запиской… Я знаю — я все знаю: молчи. Но ведь ребенок — твой? И я ее отправила — она уже там, за Стеною. Она будет жить…»

Замятин неакцентированно дает внимательному читателю надежду: да, Д-503 в итоге потерпел в борьбе с Единым Государством сокрушительное поражение. Однако лучшее в нем, возможно, воскреснет в его ребенке за Зеленой Стеной.

6. Тайна дневника 

Роман «Мы» часто именуют антиутопией, и это в общем справедливо, но, как кажется, помогает считывать лишь самые очевидные смыслы произведения и видеть в нем главным образом, по словам Замятина, «сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства — все равно какого».

Очень важно обратить внимание на другую жанровую особенность романа «Мы», а именно — на дневниковую форму, в которую заключено повество­вание. Определение жанра произведения как антиутопии не объясняет или почти не объясняет выбора подобной формы. Может быть, «Мы» — это мета­роман, то есть роман о попытке стать писателем? Взглянув на произведение под таким углом, мы сразу же заметим, что очень большое количество его фрагментов посвящены раскрытию темы написания текста. Более того, Д-503 саму жизнь, похоже, воспринимает как роман, как текст:

«И что это за странная манера — считать меня только чьей-то тенью. А может быть, сами вы все — мои тени. Разве я не населил вами эти страницы — еще недавно четырехугольные белые пустыни».

«Что ж, я хоть сейчас готов развернуть перед ним страницы своего мозга…»

«И я еще лихорадочно перелистываю в рядах одно лицо за другим — как страницы — и все еще не вижу того единственного, какое я ищу…»

«Кто тебя знает… Человек — как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать…»

«Прощайте — вы, неведомые, вы, любимые, с кем я прожил столько страниц…»

«Тут странно — в голове у меня, как пустая, белая страница».

И не получится ли тогда, что роман «Мы» будет уместнее поставить не столько в ряд антиутопий («О дивный новый мир» Хаксли, «1984» и «Скотный двор» Оруэлла, «Хищные вещи века» братьев Стругацких и так далее), сколько в ряд ключевых для русской литературы ХХ столетия произведений, одной из глав­ных тем которых является писательство и попытка стать писателем («Дар» Владимира Набокова, «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «В круге первом» Александра Солженицына). Только во всех этих романах героям в итоге все же удается стать писателями, а в «Мы» — нет: «Я не могу больше писать — я не хочу больше».     

7. Тайна Марселя Пруста 

Не источником, но некоторым «исходником» для всех русских (и не только) метароманов о попытке героя стать писателем послужила семитомная сага Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Кажется, нет стилистически ничего более далекого от тягучей прустовской эпопеи, чем короткий и энер­гичный роман Замятина. Но именно Пруст первым в ХХ столетии поднял на новый уровень тему писательского творчества. Его главный герой Марсель всеми силами пытается задержать навсегда уходящее время и тем самым обре­сти бессмертие. Он пробует самые разные способы: например, ценой неимо­верных усилий сближается с древними аристократическими французскими семействами, которые кажутся ему самим воплощением времени. Только в последней книге под названием «Обретенное время» Марсель понимает, что лучший способ удержать время состоит в его подробнейшем описании — в его фиксации и консервировании. «Вселенная подлежит полному переписыва­нию» — вот ключевая фраза последнего романа Пруста и всей его саги.

Ставя перед своими «нумерами» задачу «составлять трактаты, поэмы, мани­фесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства», это Государство стремится обессмертить себя в слове. Однако в случае с Д-503 все идет по другому, непредусмотренному плану, так как писательство пробуждает в герое романа творческую индивидуальность.

микрорубрики

Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года

Архив

arzamas.academy

Образы старого и нового мира. Пейзаж в романе Е.Замятина "Мы"

Выходные данные статьи для цитирования (страницы данной публикации обозначены и в электронном тексте): Дмитриевская Л.Н. Образы старого и нового мира. Пейзаж в романе Е. Замятина «Мы» // Искусство в школе, № 1, 2010, с.28–31.

с.28:

Роман Замятина «Мы», пожалуй, один из самых сложных для изучения в программе старшей школы. Среди учащихся, прочитавших роман, как правило, больше тех, кто его не понял, не полюбил. Думается, среди учителей, дело обстоит так же. А ведь роман «Мы» - едва ли не самое актуальное на сегодняшний день художественное произведение русской литературы - в новую эпоху обрел новое звучание: то, что в начале ХХ века, при написании романа, было ещё утопией, в начале ХХI века стало реальностью. Ученикам нового тысячелетия не может быть неинтересен данный роман Е. Замятина. Главное - его правильно преподнести.
О «Мы» нужно говорить уже не столько как об антиутопическом, сколько как о провидческом, пророческом романе. В описаниях утопического мира читатель ХХI века во многом может узнать современную реальность.
Архитектура ХХI века: «…весь мир отлит из того же самого незыблемого, вечного стекла, как и Зеленая Стена, как и все наши постройки» ; «…непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг».
Генно-модифицированные, соевые, пестицидные продукты — реальность ХХI века, у которой тоже есть аналог в романе — «нефтяная пища» Единого Государства: «…была изобретена наша теперешняя, нефтяная пища. Правда, выжило только 0,2 населения земного шара. Но зато — очищенное от тысячелетней грязи — каким сияющим стало лицо земли».
Видеокамеры в общественных местах: «…Теперь эти мембраны, изящно задекорированные, на всех проспектах записывают для Бюро Хранителей уличные разговоры» . Для Замятина это была ещё утопия.
Последний пример: «Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир — от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных…» . Если принять «зелёную стену» за метафору и развернуть её в образы технических достижений, которыми человек отгораживался от природы последнее столетие, то и это про нас.
Подобные параллели с современной действительностью можно продолжить — их много. Затрагивая вопросы мироустройства, проблемы глобализации, учитель выведет учеников на серьёзные культурологические обобщения. В классе не будет ни одного равнодушного ученика, так как подросток будет вовлечён в обсуждение важнейших вопросов современности.
Учитель должен погрузить учеников в анализ художественных особенностей романа. Это можно сделать, если обратиться к анализу пейзажа в романе и на этой основе продолжить затронувший учеников разговор о мироустройстве. В романе «Мы» пейзаж  — это не столько образ природы или образ города, сколько образ мира, точнее, двух миров: старого и нового.
Пейзаж в романе по большей части городской; собственно описание природы, пожалуй, появляется один раз: «Солнце… это не было наше равномерно распределённое по зеркальной поверхности мостовых солнце: это были какие-то живые осколки, непрестанно прыгающие пятна, от которых слепли глаза, голова шла кругом. И деревья, как свечки — в самое небо; как на корявых лапах присевшие к земле пауки; как немые зелёные фонтаны… И всё это карачится, шевелится, шуршит, из-под ног шарахается какой-то шершавый клубочек, а я — прикован, я не могу ни шагу — потому что под ногами не плоскость — понимаете, не плоскость — а что-то отвратительно-мягкое, податливое, живое, зелёное, упругое» .
Такой пейзаж в русской литературной традиции сопоставить не с чем. В мировой культуре подобное видение природы, наверное, можно найти у Сальвадора Дали (деревья, как свечки — в самое небо; как на корявых лапах присевшие к земле пауки), но этому художнику на момент написания романа «Мы» (1920 год) всего 16 лет, и его сюрреалистические открытия ещё впереди.

с.29:

Все пейзажные описания в романе реализуют главным образом две задачи: 1) создание образов Единого Государства и мира древних, 2) психологическая характеристика героя-рассказчика, гражданина нового мира. Для Замятина это в то же время ещё и характеристика современного ему человека после 1917-го года — тоже гражданина нового строя. Недаром название романа не «Они из будущего», а «Мы». Замятин видел в героях Единого государства если не своих сограждан, то, по крайней мере, их потомков, то есть нас. Поэтому мы, граждане ХХI века — века компьютерных, цифровых технологий, должны видеть в романе прежде всего себя. И если I-330 бросает Д-503 обвинение: «вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши», то как раз нам впору призадуматься: о ком роман.
Замятин сопоставляет в романе два мира, пропустив оба через мысли и чувства героя-рассказчика. Д-503 восхищается и преклоняется перед разумным устройством нового мира, желая просветить нас «неведомых существ, обитающих на иных планетах — быть может, еще в диком состоянии свободы». И чем больше герой превозносит свой разумный стеклянный мир, тем больше душа тянется к старому, яркому, негармоничному, неразумному миру «древних».
«И вот, так же, как это было утром, на эллинге, я опять увидел, будто только вот сейчас первый раз в жизни — увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто не целые поколения, а я — именно я — победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин…
А затем мгновение — прыжок через века, с + на –. Мне вспомнилась (очевидно, — ассоциация по контрасту) — мне вдруг вспомнилась картина в музее: их, тогдашний, двадцатых веков проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок, птиц… И ведь, говорят, это на самом деле было — это могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо, что я не выдержал и расхохотался вдруг».
В двух абзацах — образы двух миров. Новый мир в романе — в стиле конструктивизма («непреложные прямые улицы», «стекло мостовых», «параллелепипеды прозрачных жилищ», «квадратную гармонию серо-голубых шеренг»), в реальности только начинавшего развивать свои идеи к 20-му году ХХ века (к этому времени в СССР ещё не было построено ни одного здания в данном стиле). «…Весь мир отлит из того же самого незыблемого, вечного стекла, как и Зеленая Стена, как и все наши постройки» .
Одним из первых проектов в стиле конструктивизм стал Дом Труда братьев Весниных.

Описание дома попало даже на страницы футуристического журнала «Леф» (1924, №4, с. 59–62): «При проектировании здания Дворца труда авторами поставлена задача: разрешить все требования конкурса в принципе: конструктивности, утилитарности, рациональности, экономичности.
Все формы здания вытекают из наиболее рационального расположения требуемых помещений в смысле их утилизирования, их размеров в трех измерениях и наиболее конструктивного использования взятого для постройки сооружения материала: железа, железобетона, стекла <…>»
В том же стиле в 20-е годы было выдвинуто ещё несколько не менее интересных новых проектов, но в жизнь были воплощены единицы (самое известное, пожалуй, здание издательства газеты «Известия» на Пушкинской площади, архитектор Б.Г.Бархин). С начала 30-х годов конструктивисты вместе с другими новаторами в искусстве подверглись гонениям, и данное направление было забыто до 60–70-х годов ХХ века, а затем с новой мощью развернулось в 2000-е годы. И если посмотреть на Москву, то становится понятным, что данный стиль агрессивен по отношению к старой архитектуре, он буквально сметает старые, малофункциональные, с его точки зрения, домики, перекраивает улицы и площади… Идёт та же самая война нового и старого города. И как герой романа знает о «древнем» городе только по картинам, так и мы большую часть нашей столицы ХIХ и ХХ века уже знаем по старым фотографиям и картинам. Видимо, мы ещё живём в период «двухсотлетней войны», когда город уничтожает деревню, новое — старое, разум — душу…
Может, и не важно, но всё-таки интересно, какая старая картина из музея вспомнилась герою: «их, тогдашний, двадцатых веков, проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок, птиц…». Всемирно известная картина с подобным проспектом, пожалуй, у Клода Моне — «Бульвар Капуцинов» (1873), но это ХIХ век.

 
Клод Моне "Бульвар капуцинов в Париже" (1873)

Описание старого мира импрессионистическое, в то время как описания нового города — сплошная абстракция. Замятин в слове продолжает художественные эксперименты своих современников: футуристов, кубистов, суперматистов, конструктивистов… Посмотрим на примерах романа.
Дикий мир с высоты летящего Интергала:
«Все высыпали на палубу (сейчас — 12, звонок на обед) и, перегнувшись через стеклянный планшир, торопливо, залпом глотали неведомый, застенный мир — там, внизу. Янтарное, зеленое, синее: осенний лес, луга, озеро. На краю синего блюдечка — какие-то желтые, костяные развалины, грозит желтый, высохший палец — должно быть, чудом уцелевшая башня древней церкви.
— Глядите, глядите! Вон там — правее!
Там — по зеленой пустыне — коричневой тенью летало какое-то быстрое пятно.

с.30:

В руках у меня бинокль, механически поднес его к глазам: по грудь в траве, взвеяв хвостом, скакал табун коричневых лошадей, а на спинах у них — те, караковые, белые, вороные…»
Буйство цвета. Цвет — чистыми мазками. Здесь весь пейзаж — импрессионистическая, оптическая игра с цветом и образом. Первое, что воспринимает глаз — «янтарное, зеленое, синее», и лишь потом объяснение — «осенний лес, луга, озеро». Далее «по зелёной пустыне летало какое-то коричневое пятно» — это картина-впечатление, только цвет, нет ясного образа, но при оптической фокусировке (поднёс к глазам бинокль) пририсовывается образ «по грудь в траве, взвеяв хвостом, скакал табун коричневых лошадей». И тут же снова импрессионистическая игра в размывание образа «на спинах у них — те, караковые, белые, вороные…»
Пейзажа живой природы практически нет. Мир древних познается главным образом через интерьеры Древнего Дома:
«Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную дверь — и мы в мрачном, беспорядочном помещении (это называлось у них «квартира»). Тот самый странный, «королевский» музыкальный инструмент — и дикая, неорганизованная, сумасшедшая — как тогдашняя музыка — пестрота красок и форм. Белая плоскость вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних книг; желтая бронза — канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией, не укладывающиеся ни в какие уравнения линии мебели. Я с трудом выносил этот хаос» .
Интерьер, судя по всему, в стиле модерн («пестрота красок и форм», «не укладывающиеся ни в какие уравнения линии мебели»), то есть Древний Дом — это дом рубежа ХIХ–ХХ вв. Для Замятина это уже вчерашний день, для всего мира это ещё «сегодня». В Барселоне, например, Антонио Гауди продолжает творить свои уникальные дома и храмы в стиле модерн до 1926 года, а австрийский архитектор Фриденсрайх Хундертвассер умер только в 2000 году, оставив уникальные произведения архитектуры «исковерканные эпилепсией, не укладывающиеся ни в какие уравнения».

Антонио Гауди Дом Бальо (1877)

Пестрота цвета в интерьере матисовская, гогеновская, даже статуя Будды, словно с картин П.Гогена. Именно фовисты (Матис, Ван Гог, Гоген) уделяли в своих картинах огромное внимание интерьеру, наполняли комнаты неудержимым буйством цвета. Замятин неслучайно описал дом древних диких людей в стиле фовизма: фовизм от фр. fauve — дикий. Картины фовистов пугали современников «дикостью» цвета — они словно бред возбуждённого сознания.

Анри Матис "Красная комната" (Эрмитаж)

То же происходит и с Д-503: дикий дом так его впечатляет, что в совершенный, чистый механизм сознания героя проникает вирус — сны. «Ночь. Зеленое, оранжевое, синее; красный королевский инструмент; желтое, как апельсин, платье. Потом — медный Будда; вдруг поднял медные веки — и полился сок: из Будды. И из желтого платья — сок, и по зеркалу капли сока, и сочится большая кровать, и детские кроватки, и сейчас я сам — и какой-то смертельно-сладостный ужас…
Проснулся: умеренный, синеватый свет; блестит стекло стен, стеклянные кресла, стол. Это успокоило, сердце перестало колотиться. Сок, Будда… что за абсурд? Ясно: болен. Раньше я никогда не видел снов. Говорят, у древних — это было самое обыкновенное и нормальное — видеть сны. Ну да: ведь и вся жизнь у них была — вот такая ужасная карусель: зеленое — оранжевое — Будда — сок. Но мы-то знаем, что сны — это серьезная психическая болезнь. И я знаю: до сих пор мой мозг был хронометрически-выверенным, сверкающим, без единой соринки механизмом, а теперь…» .
Может, есть скрытая ирония Замятина по отношению к фовистам, потому что сон явно бредовый, даже в какой-то степени перекидывающий мостик к сюрреализму С. Дали (на многих его картинах тоже всё течёт и капает). Мостик такой в истории изобразительного искусства действительно есть, но Е. Замятин в 20-м году ещё этого не знал, как не знал тогда и сам С. Дали, в то время ещё только подражающий Ван Гогу, Матису и Гогену.
Сюрреалистический пейзаж в описании дома и его двора ещё раз появится, когда герой придёт искать тайный выход куда-то (потом узнаем, что за пределы стены). Описание дома пересыщено метафорами, образы абсолютно сюрреалистические: «Я шел под какими-то каменными арками, где шаги, ударившись о сырые своды, падали позади меня, — будто все время другой шагал за мной по пятам. Желтые — с красными кирпичными прыщами — стены следили за мной сквозь темные квадратные очки окон, следили, как я открывал певучие двери сараев, как я заглядывал в углы, тупики, закоулки. Калитка в заборе и пустырь — памятник Великой Двухсотлетней Войны: из земли — голые каменные ребра, желтые оскаленные челюсти стен, древняя печь с вертикалью трубы — навеки окаменевший корабль среди каменных желтых и красных кирпичных всплесков.
Показалось: именно эти желтые зубы я уже видел однажды — неясно, как на дне, сквозь толщу воды — и я стал искать. Проваливался в ямы, спотыкался о камни, ржавые лапы хватали меня за юнифу, по лбу ползли вниз, в глаза, остросоленые капли пота…»
Здесь сюрреализм проявил себя в метафорических олицетворениях, представляющих собой иррациональные образы, раскрывающие подсознание героя. В этом описании на первое место выходит другая задача автора: передать душевное состояние героя — состояние страха, растерянности, неистовости в своих поисках логичного объяснения фактов, которые не хотят укладываться в стройную и разумную картину мира Д-503.

с.31:

Образ старого мира складывается, главным образом, из двух пейзажей дикого мира за стеной (оба уже приведены) и интерьеров Древнего Дома. Мир древних необузданно, головокружительно яркий, он сплошная игра воображения и фантазии, поэтому и передан в стилевом подражании импрессионистам и фовистам. Дикий мир за стеной, старый дом древних вызывает у героя полубредовое состояние сна, заражает фантазией, пробуждает чувства и душу... Всё это с точки зрения разума — болезнь.
В новом мире всё просто, гармонично, разумно, прозрачно, конструктивно и утилитарно. На архитектуру Единого Государства в стиле конструктивизма мы уже посмотрели. Разве что приведём ещё один яркий пример из романа: «А впереди, в закатном солнце — из малинового кристаллизованного огня — шары куполов, огромные пылающие кубы-дома, застывшей молнией в небе — шпиц аккумуляторной башни. И все это — всю эту безукоризненную, геометрическую красоту — я должен буду сам, своими руками…»
В данном описании мы не увидим импрессионизма, это скорее абстрактная, словно суперматическая композиция В. Кандинского, Эль Лисицкого, К. Малевича, Ласло…

 В. Кандинский Композиция №8 (1923)
 

К. Малевич «Суперматизм»

Образ нового города в романе формирует не цвет, а форма. Читатель видит шары, кубы, шпили, башни — геометрию. Человек, выросший в подобном, геометрически выверенном, городе, имеет такое же геометрическое сознание, математическое мышление («я знаю: до сих пор мой мозг был хронометрически выверенным, сверкающим, без единой соринки механизмом»). Так и современные градостроители, например Делового центра Москвы, наверняка, жили в прямоугольных коробках спальных районов — откуда взяться фантазии, живым линиям и цвету? В свою очередь те, кто строил дома-коробки в 60–70 годы по всему пространству социалистического мира, питались мыслями конструктивистов о сугубо утилитарной, дешёвой архитектуре, где красота — это буржуазное излишество.
Итак, при анализе пейзажей и интерьеров романа, сопоставляя Единое Государство и мир древних, читатель всегда может проводить параллели с ещё одним миром — современным миром начала ХХI века. При таком подходе актуальность романа возрастает, поэтому при изучении в старшей школе он перестанет быть «непонятной», «неинтересной» антиутопией. Для глубокого анализа романа Е.Замятина «Мы» необходимы культурологические и искусствоведческие комментарии и параллели, а это как раз то, чего больше всего сейчас не хватает ученикам в среднеобразовательной, да и высшей, школе.

ЛИТЕРАТУРА
1. Дмитриевская Л.Н. Пейзаж и портрет: проблема определения и литературного анализа (пейзаж и портрет в творчестве З.Н. Гиппиус). — М., 2005.
2. Замятин Е. Мы: Роман. Рассказы. Эссе. — Екатеринбург, 2002.
3. Лихачёва Т.В., Минералова И.Г. Эволюция образа неба в романе Е. Замятина «Мы» // III Пасхальные чтения. Гуманитарные науки и православная культура. М., 2005, с.246–251.
4. Минералова И.Г. Евгений Замятин как мастер словесной живописи // Национальный и региональный «космо-психо-логос» в художественном мире писателей русского подстепья (И.А. Бунин, Е.И. Замятин, М.М. Пришвин). Научные доклады, статьи, очерки, заметки, тезисы, документы. — Елец, 2006, с. 327–331.
5. О проекте Дворца труда бр. Весниных // Леф, 1924, № 4, с. 59–62.

_______________________________________________________

Более развёрнутая статья по пейзвжу в романе Е.Замятина вышла здесь:
- Дмитриевская Л.Н. Пейзаж в романе Е. Замятина «Мы» // Литературный календарь / «Literary calendar: the books of day». Международный научный журнал. - М., №2, 2010, с.40-66.
См. так же:
- Дмитриевская Л.Н. Пейзаж и интерьер в романе Е.Замятина "Мы": образы двух миров // Лучшая вузовская лекция VI. - М., 2010.
- В монографии: Образ мира и образ человека: пейзаж, портрет, интерьер в романе Е.Замятина "Мы" - М.; Ярославль, 2012, 120 с.

www.mirfilologa.ru

Семь секретов романа «Мы». Медленное чтение Евгения Замятина: ignat_oma — LiveJournal

Доктор филологических наук, профессор школы филологии факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ

1. Тайна места действия

В романе Евгения Замятина ни разу не говорится прямо, на территории какой страны разворачивается сюжет произведения, — сообщается только, что после давней Двухсотлетней Войны Единое Государство, где живет главный герой Д-503, оградили Зеленой Стеною, выход за которую жителям Государства строго запрещен. Однако в «Записи 6-й» романа рассказывается, как Д-503 и его будущая возлюбленная I-330 посещают Древний Дом и там, в одной из некогда обитаемых квартир, Д-503 видит чудом сохранившийся портрет:

«С полочки на стене прямо в лицо мне чуть приметно улыбалась курносая асимметрическая физиономия какого-то из древних поэтов (кажется, Пушкина)».

В отличие от Достоевского, Толстого и Чехова, Пушкин не был известен за пре­делами России настолько, чтобы кому-нибудь пришло в голову поставить на полочку его изображение (возможно, подразумевается копия портрета Пуш­кина работы Константина Сомова 1899 года: на нем поэт улыбается и смотрит зрителю прямо в лицо). Таким образом Замятин ненавязчиво намекает внима­тельному читателю: действие его романа «Мы» разворачивается на территории бывшей (советской) России.

2. Тайна «бесконечных ассирийских рядов»

В финале «Записи 22-й» Д-503 с энтузиазмом рассказывает о том, что он чув­ствует себя встроенным в «бесконечные, ассирийские ряды» граждан Единого Государства. До этого мотив Ассирии дважды встречается в зачине той же записи:

«Мы шли так, как всегда, т. е. так, как изображены воины на ассирий­ских памятниках: тысяча голов — две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки. В конце проспекта — там, где грозно гудела аккумуляторная башня, — навстречу нам четырехугольник: по бокам, впереди, сзади — стража…»

И чуть далее: «Мы по-прежнему мерно, ассирийски шли…» Для чего Замятину понадобилось акцентировать внимание читателя именно на ассирийском происхождении того «четырехугольника», которым движутся по городу граж­дане? Для того чтобы провести параллель между глубокой древностью чело­вечества и его возможным нерадужным будущим. Новоассирийская держава (750–620 годы до н. э.) считается первой империей в истории человечества. Ее власти подавляли врагов с помощью идеально организованного войска, в котором, как и в Государстве из романа Замятина, культивировалась красота геометрического единообразия. Было введено единообразное вооружение, а воины делились на так называемые кисиры (отряды). Каждый кисир насчи­тывал от 500 до 2000 человек, разбитых по пятидесяткам, в свою очередь состоявшим из десяток.

3. Тайна сексуальной привлекательности героя

Невозможно не обратить внимания на то обстоятельство, что все женщины, о которых хоть сколько-нибудь подробно рассказывается в романе (I-330, О-90 и Ю), выделяют Д-503 среди остальных мужчин, а говоря точнее, испытывают к нему эротическое влечение. В чем секрет привлекательности героя романа? В том, что он невольно выделяется из дистиллированного Единого Государства своим мужским, животным магнетизмом, материальным воплощением кото­рого в романе становятся волосатые руки Д-503. Этот мотив встречается в про­изведении Замятина трижды. В «Записи 2-й» герой характеризует свои руки как «обезьяньи» и признается:

«Терпеть не могу, когда смотрят на мои руки: все в волосах, лохматые — какой-то нелепый атавизм».

В «Записи 22-й» эта метафора прямо расшифровывается:

«Я чувствовал на себе тысячи округленных от ужаса глаз, но это только давало еще больше какой-то отчаянно-веселой силы тому дикому, воло­саторукому, что вырвался из меня, и он бежал все быстрее».

А в «Записи 28-й» Д-503 с трудом удается удержать в себе другого человека — «с трясущимися волосатыми кулаками». Чуть дальше в этой же записи особое внимание к рукам героя проявляет I-330, раскрывая секрет магнетизма Д-503. Оказывается, он потомок диких и свободных людей — людей из-за Зеленой Стены:

«Она медленно поднимала вверх, к свету, мою руку — мою волосатую руку, которую я так ненавидел. Я хотел выдернуть, но она держала крепко.

— Твоя рука… Ведь ты не знаешь — и немногие это знают, что жен­щинам отсюда, из города, случалось любить тех. И в тебе, наверное, есть несколько капель солнечной, лесной крови».

Уже после Д-503 и явно по его следам собственную индивидуальность через свою сексуальность будет обретать герой романа Джорджа Оруэлла «1984».

4. Тайна стиля

Юрий Николаевич Тынянов описывает «принцип стиля» этого произведения следующим образом: «…экономный образ вместо вещи… <…> …Все замкнуто, расчислено, взвешено линейно». А другой великий филолог, Михаил Леонович Гаспаров, определил стиль романа «Мы» как «геометрически-проволочный». На самом деле в произведении Замятина наблюдается эволюция стиля, кото­рую можно разбить на три этапа. Первый этап («геометрически-проволочный» стиль) — это начало романа, когда герой ощущает себя частью многомиллион­ного «мы»:

«Я люблю — уверен, не ошибусь, если скажу: мы любим — только такое вот, стерильное, безукоризненное небо. В такие дни — весь мир отлит из того же самого незыблемого, вечного стекла, как и Зеленая Стена, как и все наши постройки».

Но уже в начальных записях романа внимательный читатель обнаруживает вкрапления совсем другого стиля — метафорического и избыточного, восходящего к прозе символистов и Леонида Андреева (в герое заложена «червоточина» индивидуальности):

«Весна. Из-за Зеленой Стены, с диких невидимых равнин, ветер несет желтую медовую пыль каких-то цветов. От этой сладкой пыли сохнут губы — ежеминутно проводишь по ним языком — и, должно быть, сладкие губы у всех встречных женщин (и мужчин тоже, конечно). Это несколько мешает логически мыслить».

В середине романа (герой обретает индивидуальность, становится «я») этот цветистый стиль начинает доминировать:

«Раньше — все вокруг солнца; теперь я знал, все вокруг меня — мед­ленно, блаженно, с зажмуренными глазами…»

Наконец, в финале романа (герой теряет индивидуальность: утрачивает «я» и снова вливается в «мы») геометрически-проволочный стиль возвращается и утверждается настолько прочно, что рецидивам «символистского» стиля не остается места:

«Но на поперечном, 40-м проспекте удалось сконструировать временную Стену из высоковольтных волн. И я надеюсь — мы победим. Больше: я уверен — мы победим. Потому что разум должен победить».

5. Тайна ребенка

Все бы заканчивалось совсем мрачно и беспросветно, если бы не один, на пер­вый взгляд периферийный, сюжет романа и не одна реплика I-330 из «Записи 34-й». Дело в том, что Д-503 противозаконно «дал» (как сформулировано в «Записи 32-й») О-90 ребенка, а потом с помощью I-330 этот ребенок вместе с матерью был переправлен через Зеленую Стену за пределы Единого Государ­ства:

«…Вчера вечером пришла ко мне с твоей запиской… Я знаю — я все знаю: молчи. Но ведь ребенок — твой? И я ее отправила — она уже там, за Стеною. Она будет жить…»

Замятин неакцентированно дает внимательному читателю надежду: да, Д-503 в итоге потерпел в борьбе с Единым Государством сокрушительное поражение. Однако лучшее в нем, возможно, воскреснет в его ребенке за Зеленой Стеной.

6. Тайна дневника

Роман «Мы» часто именуют антиутопией, и это в общем справедливо, но, как кажется, помогает считывать лишь самые очевидные смыслы произведения и видеть в нем главным образом, по словам Замятина, «сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства — все равно какого».

Очень важно обратить внимание на другую жанровую особенность романа «Мы», а именно — на дневниковую форму, в которую заключено повество­вание. Определение жанра произведения как антиутопии не объясняет или почти не объясняет выбора подобной формы. Может быть, «Мы» — это мета­роман, то есть роман о попытке стать писателем? Взглянув на произведение под таким углом, мы сразу же заметим, что очень большое количество его фрагментов посвящены раскрытию темы написания текста. Более того, Д-503 саму жизнь, похоже, воспринимает как роман, как текст:

«И что это за странная манера — считать меня только чьей-то тенью. А может быть, сами вы все — мои тени. Разве я не населил вами эти страницы — еще недавно четырехугольные белые пустыни».

«Что ж, я хоть сейчас готов развернуть перед ним страницы своего мозга…»

«И я еще лихорадочно перелистываю в рядах одно лицо за другим — как страницы — и все еще не вижу того единственного, какое я ищу…»

«Кто тебя знает… Человек — как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать…»

«Прощайте — вы, неведомые, вы, любимые, с кем я прожил столько страниц…»

«Тут странно — в голове у меня, как пустая, белая страница».

И не получится ли тогда, что роман «Мы» будет уместнее поставить не столько в ряд антиутопий («О дивный новый мир» Хаксли, «1984» и «Скотный двор» Оруэлла, «Хищные вещи века» братьев Стругацких и так далее), сколько в ряд ключевых для русской литературы ХХ столетия произведений, одной из глав­ных тем которых является писательство и попытка стать писателем («Дар» Владимира Набокова, «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «В круге первом» Александра Солженицына). Только во всех этих романах героям в итоге все же удается стать писателями, а в «Мы» — нет: «Я не могу больше писать — я не хочу больше».

7. Тайна Марселя Пруста

Не источником, но некоторым «исходником» для всех русских (и не только) метароманов о попытке героя стать писателем послужила семитомная сага Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Кажется, нет стилистически ничего более далекого от тягучей прустовской эпопеи, чем короткий и энер­гичный роман Замятина. Но именно Пруст первым в ХХ столетии поднял на новый уровень тему писательского творчества. Его главный герой Марсель всеми силами пытается задержать навсегда уходящее время и тем самым обре­сти бессмертие. Он пробует самые разные способы: например, ценой неимо­верных усилий сближается с древними аристократическими французскими семействами, которые кажутся ему самим воплощением времени. Только в последней книге под названием «Обретенное время» Марсель понимает, что лучший способ удержать время состоит в его подробнейшем описании — в его фиксации и консервировании. «Вселенная подлежит полному переписыва­нию» — вот ключевая фраза последнего романа Пруста и всей его саги.

Ставя перед своими «нумерами» задачу «составлять трактаты, поэмы, мани­фесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства», это Государство стремится обессмертить себя в слове. Однако в случае с Д-503 все идет по другому, непредусмотренному плану, так как писательство пробуждает в герое романа творческую индивидуальность.

ignat-oma.livejournal.com

Материалы по роману Е.И.Замятина "Мы" (11 класс)

1.Какова модель этого общества?

Наверху — Благодетель — глава государства, Бюро Хранителей — полицейская система, Часовая Скрижаль — «сердце и пульс Единого Государства», Зеленая Стена — нерушимая граница; есть и искусство, и наука, предусмотрены и «личные часы». Но музыка выпускается на Музыкальном Заводе («механический марш»), литература производится в Институте Государственных Поэтов и Писателей, журналистика подменяется Государственной Газетой, наука — Единой Государственной Наукой (Запись 12-я). «Сексуальное право» заменяет любовь: «всякий из нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер». Дети растут на детско-воспитательном Заводе.

Единое Государство подчиняет себе все; все предусматривает и оставляет под своим контролем то, что полезно, разумно. Остальное беспощадно уничтожается: «Я лично не вижу в цветах ничего красивого — как и во всем, что принадлежит к дикому миру, давно загнанному за Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.» (Запись 9-я). «Нет счастливее цифр, живущих по стройным вечным законам таблицы умножения. Ни колебаний, ни заблуждений. Истина — одна, и истинный путь — один; и эта истина — дважды два, и этот истинный путь — четыре». (Запись 12-я).

2. В чем заключается заветная мечта главного героя романа, Д-503?

Заветная мечта Д-503 — «проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение», «разогнуть дикую кривую», потому что линия Единого Государства — это прямая — мудрейшая из линий».

Формула счастья математически точна: «Государство (гуманность) запрещало убить насмерть одного и не запрещало убивать миллионы наполовину. Убить одного, т. е. уменьшить сумму человеческих жизней на 50 лет, — это преступно, а уменьшить сумму на 50 миллионов лет — это не преступно. Ну, разве не смешно?» (Запись 3-я).

3.Каково место человека, личности в таком государстве? Как ведет себя Человек?

Человек в Едином Государстве — лишь винтик отлаженного механизма. Идеал жизненного поведения — «разумная механистичность», все выходящее за ее пределы — «дикая фантазия», а «припадки «вдохновения» — неизвестная форма эпилепсии». Самая болезненная из фантазий — свобода. Понятие свободы извращено, вывернуто наизнанку: «Откуда было взяться государственной логике, когда люди жили в состоянии свободы, т. е. зверей, обезьян, стада» (Запись 3-я).

4. В чем видится «корень зла», препятствующего всеобщему счастью?

«Корень зла» — в способности человека на фантазию, то есть свободную мысль. Этот корень надо выдернуть — и проблемы решены. Совершается Великая Операция по прижиганию центра фантазии (Запись 40-я): «Никакого бреда, никаких нелепых метафор, никаких чувств: только факты». Душа — это «болезнь».

5.Что в романе противопоставляется духовности, гуманности?

Духовности, гуманности оказывается парадоксально противопоставленной наука. Система научной этики основана «на вычитании, сложении, делении, умножении»; «Единая Государственная наука ошибаться не может» (Запись 3-я).

Герой Замятина, Д-503, математик, боготворящий «квадратную гармонию», проходит путь от абсолютной уверенности в правильности «мудрейшей из линий» через сомнения к вере в торжество «разума»: «Разум должен победить». Правда, эта заключительная фраза романа записана после Великой Операции над его мозгом, прижигания «жалкого мозгового узелка», отвечающего за фантазию (что и делало его человеком).

6. Насколько актуальна проблема ответственности науки в наше время?

Проблема ответственности науки и людей науки перед обществом, отдельным человеком остро встала уже в середине ХX века. Вспомним хотя бы экологические проблемы, проблему использования атомной энергии (и академика Сахарова), проблему клонирования.

Государство вмешивается в строение личности, вход ее творческой деятельности, подчиняет себе эмоциональную сферу. «Я» перестает существовать как таковое — оно становится лишь органической клеточкой «мы», составляющей, толпы.

7. Что противостоит обезличиванию человека в романе?

Любовь. Непризнаваемая Д-503, неосознанная им любовь к I-330, постепенно пробуждает личность героя, его «я». Любовь к нему О-90 дает надежду на будущее — ребенок О-90 и Д-503 оказывается за Зеленой Стеной и вырастет свободным.

8. Каков, по-вашему, смысл названия романа Замятина?

В названии романа отражена главная проблема, волнующая Замятина, что будет с человеком и человечеством, если его насильно загонять в «счастливое будущее». «Мы» можно понимать как «я» и «другие». А можно как безликое, сплошное, однородное нечто: масса, толпа, стадо.

Вопрос «что такое мы?» переходит из записи в запись: «мы так одинаковы» (Запись 1-я), «мы — счастливейшее среднее арифметическое» (Запись 8-я), «мы победим» (Запись 40-я). Индивидуальное сознание героя растворяется в «коллективном разуме» масс.

 

Одна из главных у Замятина мысль о том, что происходит с человеком, государством, обществом, цивилизацией, когда они, поклоняясь абстрактно-разумной идее, добровольно отказываются от свободы и ставят знак равенства между несвободой и коллективным счастьем. Люди превращаются в придаток машины, в винтики. Замятин показал трагедию преодоления человеческого в человеке, потери имени как потери собственного «я». От этого и предостерегает писатель. От этого, как из бежать «окончательного осуществления» утопий, предостерегает Бердяев. От этого предостерегают все романы-антиутопии ХХ века и прежде всего роман «Мы».

 

feyapushinka-school11.edusev.ru

Краткое содержание романа «Мы» по главам (Е.И. Замятин)

Многомудрый Литрекон предлагает для ознакомления сюжет романа-антиутопии «Мы», который оказал огромное влияние на многих писателей антиутопий (Дж. Оруэлла, О.Хаксли). Краткий пересказ по главам поможет Вам восстановить в памяти основные события романа. Антиутопия «Мы» в сокращении — отличный вариант для подготовки к урокам и экзаменам.

Запись 1-ая: Об Интеграле

Конспект: ОБЪЯВЛЕНИЕ. МУДРЕЙШАЯ ИЗ ЛИНИЙ. ПОЭМА

Инженер Д-503 ведёт дневник, страницы которого решает озаглавить словом «Мы». Он описывает жизнь Единого Государства, в котором живёт. Глава Единого Государства – Благодетель. Тысячу лет назад Единое Государство покорило весь мир, и теперь на космическом корабле «ИНТЕГРАЛ» хочет покорить неизведанные планеты. И если там есть живые существа, находящиеся в «диком состоянии свободы», принести им «математически-безошибочное счастье». Первым грузом на корабле будут трактаты, поэмы и манифесты, написанные жителями Единого Государства – нумерами, в честь его славы. 

Д-503 описывает свои чувства по мере написания: «Я лишь пытаюсь записать то, что думаю, – точнее мы думаем». Он сравнивает процесс написания своей поэмы во славу Государства с процессом рождения ребёнка. Ребёнка, которого нужно будет оторвать от сердца и положить к ногам Единого Государства. Свою запись Д-503 заканчивает словами «Я готов». 

Запись 2-ая: Любовь в государстве

Конспект: БАЛЕТ. КВАДРАТНАЯ ГАРМОНИЯ. ИКС

В Едином Государстве весна. Д-503 отмечает, что природные проявления мешают логически мыслить, но всё-таки любуется весной. Он смотрит на небо и удивляется, как предки могли восхищаться таким несовершенным небом: в облаках? У них теперь другое прекрасное небо – исключительно синее, стерильное и безукоризненное. Вспоминая свой поход на строительство «ИНТЕРГАРАЛА», Д-503 отмечает, что танец прекрасен именно потому, что все движения в нём – несвободны. Они логически продуманы и выверены. А значит, инстинкт несвободы был присущ человеку с начала времён, а в Едином Государстве достиг своего апогея. 

К герою заходит О-90. Девушка, у которой есть билет на сексуальные дни с Д-503. Герой описывает её как «кругло обточенную» и «розовое О». На прогулке в Личный Час, они встречают прохожих: женщину – нумер I-330 и мужчину – S. Завязывается разговор, и I 330 угадывает мысли Д-503, что очень его удивляет. Она кажется ему неприятной, и он сравнивает её со «случайно затесавшимся в уравнение неразложимым иррациональным членом». I просит его зайти в аудиториум 112, уверенно сообщая, что ему дадут направление именно туда. Д-503 с удовольствием остаётся наконец наедине с О, несмотря на то, что до этого часто отмечал про себя, её глуповатые и наивные привычки. Например, говорить прежде, чем обдумывать то, что хочешь сказать.

Запись 3-я: Скрижаль времени

Конспект: ПИДЖАК. СТЕНА. СКРИЖАЛЬ

Д-503 пересматривает свои предыдущие записи, и решает, что написанное нуждается в пояснении. Он предполагает, что те, кому попадёт его поэма-дневник, могут находиться в полузверином, то есть свободном состоянии, и не знают терминов, которые он использует. Герой рассуждает о том, как дико со стороны людей прошлого было не догадаться о том, что жить свободно и делать то, что хочется – значит находиться в состоянии зверей, и губить себя. Однако Д-503 восхищается главным, по мнению современных жителей, трудом древней литературы – «Расписанием железных дорог». Скрижаль – «сердце и пульс Единого Государства». Скрижаль – это поминутное расписание всех жителей Государства, превращающее их в единый организм.

Единственные, неорганизованные часы, когда каждый занят своим делом – это Личный час. С 16 до 17 и с 21 до 22. Д-503 надеется, что когда-нибудь и это время будет включено в строгое расписание Скрижали. Герой говорит, что никто из жителей их Государства со времён Двухсотлетней войны не выходил за пределы Зелёной Стены, которой со всех сторон огорожен их город-государство. Д-503 упоминает, что иногда происходят нарушения в слаженной работе Единого Государства, но они легко исправляются Хранителями и Благодетелем. Он, наконец, понимает, что спутник I-330 – S – Хранитель. 

Запись 4-ая: Появление души

Конспект: ДИКАРЬ С БАРОМЕТРОМ. ЭПИЛЕПСИЯ. ЕСЛИ БЫ

Д-503 безмерно удивлён тем, что действительно получил наряд быть в аудиториуме 112. Он вычислил, что вероятность этого события была ничтожна мала, но оно всё-таки случилось. Герой мечтает поскорее встретиться с O-90, ведь сегодня у них билет на сексуальный день. Однако в аудиториуме присутствующим рассказывают о музыке древности, которую они творили в странном состоянии – вдохновении. Сейчас оно считается одной из форм эпилепсии. В Едином Государстве музыку может писать любой: просто вращая ручку, он легко воспроизведёт до трёх сонат в час. 

С Д происходит что-то странное: он вдруг на несколько секунд теряет смысл происходящего, всё ему кажется пустым, и музыка, и слова фонолектора становятся непонятными. Это наваждение происходит с ним дважды. Второй раз, когда на сцене в костюме древних людей – чёрное открытое облегающее платье, появляется I-330, и играет музыку древних. Д очень рад, что это состояние быстро прошло, и вместе со всеми выходит из зала на встречу с О. О-90 возвращается к старой теме – она хочет родить ребёнка, но О ниже Материнской Нормы на несколько сантиметров. Ей запрещено иметь детей.

Запись 5-ая: История мирового государства

Конспект: КВАДРАТ. ВЛАДЫКИ МИРА. ПРИЯТНО-ПОЛЕЗНАЯ ФУНКЦИЯ

Д-503 сравнивает себя с квадратом, для которого привычно, что все его углы – равны. И трудно объяснять про себя это другим людям. Для Д совершенно привычно, что в Едином Государстве нет предпочтений в любви, а есть розовые талоны для сексуальных дней. Он приводит цитату древних людей «Любовь и Голод владеют миром», и сообщает, что голод они победили в Двухсотлетней войне между городом и деревней. Выжили всего лишь 0,2%, но зато они счастливы в Государстве, и всегда имеют пищу – теперь она делается из нефти. 

А любовь – причину многих бед у древних людей, современные люди победили благодаря строгой организации сексуальных дней. Каждый нумер имеет право на любой другой нумер. Для этого нужно исследоваться в Сексуальном Бюро, и написать заявление. Нет ни одного повода для зависти чьей-то внешности, потому что все могут пользоваться всеми. Никто не остаётся одинок. Рассуждая, герой удивляется сам себе, он пишет о таких высоких и правильных вещах, а внутри какое-то беспокойство, какой-то икс. Образ икса у Д прочно закреплён с образом I-330. Он решает не стирать записи о своих чувствах, чтобы ничего не утаивать.

Запись 6-ая: Запретное свидание

Конспект: СЛУЧАЙ. ПРОКЛЯТОЕ «ЯСНО». 24 ЧАСА

Д-503 с сожалением пишет, что кто-то из жителей нарушил порядок, и поэтому на площади состоится праздник Правосудия. Случилось что-то «непредвычислимое». Герою звонит I–330 и приглашает в Личный Час посетить Древний Дом. Это музей древности, где полностью сохранена обстановка 20 века. Д боится, но сам не зная почему, соглашается. По дороге ему ужасно мешает облако на небе. I провоцирует Д, она наряжается в одежду прошлого и говорит двусмысленные вещи. Д ужасно взволнован и рассержен. Он замечает разницу между тем, что говорит эта женщина и как она это говорит: 

«…говорила мои мысли. Но в улыбке у ней был всё время этот раздражающий икс».

I-330 просит Д остаться, сославшись на болезнь. У неё есть доктор, который выпишет справку. Д возмущён, но I не верит, что он пойдёт докладывать про неё в Бюро Хранителей за нарушение распорядка Скрижалей. Д успевает на лекцию по расписанию, но его беспокоит происшедшее. Д-503 собирается заявить в Бюро Хранителей, но откладывает это до завтра.

Запись 7-ая: Несостоявщийся донос

Конспект: РЕСНИЧНЫЙ ВОЛОС. ТЭЙЛОР. БЕЛЕНА И ЛАНДЫШ

Д-503 видит сон. Сон представляет собой набор разных предметов, что Д видел в Древнем Доме. В Едином Государстве сон – это болезнь. Д пытается отвлечься работой, он мечтает формулами для лучшей работы «ИНТЕГРАЛА». Какое-то неприятное чувство преследует Д-503, он должен что-то сделать, но не помнит – что именно? Вдруг он сталкивается с Хранителем – S 4711, которого впервые видел с I-330. Д решает всё рассказать ему. Но сводит речь к простому разговору, потому что решает, что Хранитель может быть в заговоре с ней. 

Д-503 решает отправиться в Бюро Хранителей в 16.00, но на улице встречает O, которая дарит ему ландыши. Д выходит из себя от нелогичности женского поведения, повышает голос на О, на что она спрашивает, не заболел ли он? Д становится радостно от этой мысли. Он не может объяснить себе – чему рад, но вместо Бюро Хранителей, идёт в Медицинское Бюро. Остаток дня проходит для Д благополучно. И лишь после ухода О, он замечает оставленный ею букетик ландышей, и это снова лишает Д равновесия. 

Запись 8-ая: Треугольная семья Д-503

Конспект: ИРРАЦИОНАЛЬНЫЙ КОРЕНЬ. R-13. ТРЕУГОЛЬНИК

Главный герой вспоминает школьные годы. Когда он первые столкнулся с иррациональными числами и корнями, это его потрясло. До сих пор ему трудно о них вспоминать. Д-503 понимает, что обманул себя – он мог пойти в Бюро Хранителей, но не сделал этого. Сейчас Д стоит напротив входа в Бюро и не решается зайти. Он проклинает в себе иррациональное, которое не пускает его внутрь – выполнить долг и донести на I-330. 

В этот момент к нему подходят поэт, его друг R-13 и О-90. Он сердится на них, потому что думает, что именно их появление не дало ему совершить правильный поступок и войти в Бюро Хранителей. Когда-то они с R вместе учились, и даже теперь предпочитают брать билеты на сексуальный день с одной и той же женщиной – О. Д трудно находиться одному, он начинает бояться своего нового иррационального я, и поэтому проводит время с друзьями. Не склонный к точности поэт R, своим поведением начинает напоминать Д ту женщину, от чего ему становится неприятно. Но всё-таки он считает R, О и себя – семьёй, и рад, что они образуют треугольник, пусть неравнобедренный, но такой понятный и математический треугольник.

Запись 9-ая: Описание казни

Конспект: ЛИТУРГИЯ. ЯМБЫ И ХОРЕЙ. ЧУГУННАЯ РУКА.

Д-503 именует этот день светлым. Он вызывает в нём почти религиозное чувство, которое герой сравнивает с богослужением древних. Но в Едином Государстве главный не абстрактный Бог, а понятный и логический Благодетель. Все присутствуют на казни поэта, посмевшего осквернить имя Благодетеля. Он приговорён к смерти, и ждёт в центре площади исполнения приговора. 

На сцену выходит R-13 и читает свои стихи, обличающие ужасное преступление приговорённого к казни. Д отмечает, что он чересчур взволнован, и на миг в толпе рядом с R замечает знакомое треугольное лицо. Но все смотрят на казнь. Тело преступника расщепляется, и от него остаётся лишь химически чистая вода. Д сожалеет, если его читатели никогда не испытывали подобного чувства: торжества справедливости и осознания правильности происходящего. 

Запись 10-ая: Любовь к I-330

Конспект: ПИСЬМО. МЕМБРАНА. ЛОХМАТЫЙ Я

Д получает письмо, где сказано, что I-330 записалась на него, и Д должен явиться к ней на свидание в 21 час. Д старается понять, как сообщить об этом О и стоит ли вообще сообщать? Он отправляется к I, и она говорит ему, что Д в её руках. Ведь он не сообщил в Бюро Хранителей в течение двух суток – это нарушение закона Единого Государства. Д-503 в отчаянии, но I ведёт себя спокойно: курит и пьёт при нём, что тоже запрещено. 

Как только она его целует, он теряет контроль над своей неожиданно пробудившейся животной частью. Теперь в нём живут два Д-530 – прежний, верный Единому Государству, и новый – с лохматыми лапами дикий человек, который хочет только одного: чтобы I-330 принадлежала ему одному. Д-530 мучается бессонницей. Это тоже нарушение закона: нужно спать ночью, чтобы днём работать на благо Единого Государства. Д кажется, что он погибает.

Запись 11-ая: Разлад в семье

Конспект: … НЕТ, НЕ МОГУ, ПУСТЬ ТАК, БЕЗ КОНСПЕКТА

Д-503 переживает появление своего нового я. Он отмечает красоту природы,и думает о том, что древние люди искали на небе Бога, а они знают, что там только «непристойное ничто». Ему трудно принять другого – дикого и необузданного себя, которого он теперь видит в зеркале. Брови, волосатые руки, серые глаза – всё ново. Он рад, что к нему заходит R. Они дружески беседуют, и R спрашивает, кто проник в их треугольник. Оказывается, что сам поэт тоже был с I-330. Это вызывает у Д прилив гнева, но он обуздывает нового себя. 

Они расстаются дружески, но Д понимает, что их треугольник–семья развалился. В конце герой задаётся философским вопросом – кто он? И какой? 

Запись 12-ая: Искусство в Государстве

Конспект: ОГРАНИЧЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ. АНГЕЛ. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОЭЗИИ

Д-503 чувствует себя выздоравливающим. Ему больше не снятся сны – болезненное явление. Он ожидает, когда к нему придёт «милая О» и читает по дороге на работу книгу стихов R-13. Внезапно он понимает, что за его спиной находится Хранитель и внимательно следит за тем, что читает Д. Для героя это счастливый момент, он называет Хранителя, как у древних людей – ангелом-хранителем. Он готов развернуть перед ним не только книгу, но и «страницы своего мозга». Д рассуждает о поэзии древних. Она невыносимо ошибочна, неточна и не обуздана. Поэзия Единого Государства – это верх поэзии. Д вспоминает любимые труды: «Ежедневные оды Благодетелю», «Опоздавший на работу» и «Стансы о половой гигиене». 

Запись свою Д заканчивает мыслью о том, что Боги древних были недосягаемы и создали несовершенного человека, а боги Единого Государства понятны, находятся рядом и никогда не ошибаются. Следовательно, не ошибаются и жители. Д-503 надеется, что и жизнь неведомых читателей скоро станет такой же. 

Запись 13-ая: Сближение с I-330

Конспект: ТУМАН. ТЫ. СОВЕРШЕННО НЕЛЕПОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Герой просыпается утром и чувствует себя совершенно выздоровевшим. Но только ему удаётся опять уснуть, как второе пробуждение оказывается гораздо хуже предыдущего. За окном – неведомое происшествие – в городе туман. По телефону Д звонит I, и говорит, что они встретятся на углу. Д идёт только, чтобы объяснить этой женщине, что принадлежит не ей, а Единому Государству. Но как только она приходит, он полностью предаётся ей. 

В Медицинском Бюро знакомый I-330 врач выдаёт им справки о болезни, и они снова отправляются в Древний Дом. Д теперь нравится старуха, которая сторожит Дом, и обстановка самого Дома объясняет ему сон, и особенно ему нравится древнее обращение «ты». После близости с I-330, Д понимает, что в нём – вселенная. I говорит ему: «Я знала это… Я знала тебя». Д впервые чувствует себя полным. 

Запись 14-ая: Расставание с О

Конспект: «МОЙ». НЕЛЬЗЯ. ХОЛОДНЫЙ ПОЛ

Д-503 пытается осознать произошедшее вчера. На сегодня назначена встреча с О. Д замечает, насколько холоден пол в его комнате. Он бродит по комнате в ожидании О, и замечает, что сосед усердно пишет что-то в книге, Д почему-то кажется, что он пишет о нём. 

О-90 замечает, что Д изменился. «Вы не мой». Д возмущается этими словами, но потом понимает, что он действительно принадлежит I. О уходит, и герой понимает, что I-330 отобрала у него всех, но добавляет: «И всё-таки, и всё-таки…». На город снова опускается туман.

Запись 15-ая: Правосудие в Государстве

Конспект: КОЛОКОЛ. ЗЕРКАЛЬНОЕ МОРЕ. МНЕ ВЕЧНО ГОРЕТЬ

Д-503 возвращается на работу после «болезни». Ему сообщают, что возле «ИНТЕГРАЛА» был замечен человек без номера. Его уже поймали и отвели в Операционное. В Операционном находится Газовый Колокол, куда помещают человека, а воздух в колпаке разряжается. Так можно выпытать информацию или убить, но это во Благо Единого Государства. Д слышит о новой операции по удалению фантазии. Герой понимает, что не хочет выздоравливать. Ему трудно находиться на работе. Второй Строитель и другие рабочие отмечают странности Д.

Временами он хочет сдаться Хранителям, но понимает, что придётся рассказать и про I. Это его останавливает. 

Запись 16-ая: Эпидемия души

Конспект: ЖЁЛТОЕ. ДВУХМЕРНАЯ ТЕНЬ. НЕИЗЛЕЧИМАЯ ДУША

Все дни для Д становятся бессмысленной чредой, где невозможно отделить один день от другого. Он несколько дней не ведёт дневник. Сегодня на него записалась I-330, но не пришла. Это сводит Д-503 с ума, он пытается позвонить ей. Не выдержав, в вечерний Личный час он идёт к дому, где живёт I, и стоит там до тех пор, пока не понимает, что опоздал. Вдруг за его спиной появляется Хранитель S. Д уверен, что тот отведёт его в Операционную, но видит, что оказался в «Медицинском Бюро».

Тот же доктор, что и в прошлый раз, сообщает ему, что у Д появилась душа. Коллега этого врача сообщает об эпидемии, и предлагает всем немедленно делать операцию по удалению фантазии. Доктор говорит, что душа неизлечима, но прописывает Д много ходить, и намекает, что завтра стоит прогуляться к Древнему Дому. Д счастлив, он ждёт завтрашнего дня.

Запись 17-ая: Потайной коридор

Конспект: СКВОЗЬ СТЕКЛО. Я УМЕР. КОРИДОРЫ

Д чувствует себя потерянным, но выполняет предписание доктора и отправляется к Древнему Дому. За Зелёной Стеной, которая ограждает город-государство от дикой природы, он видит два жёлтых глаза. На миг Д задумывается, не могут ли те дикари, что живут за стеной, оказаться счастливее их? Старуха возле дома сообщает ему, что I внутри. Д-503 не может её найти, но слышит шаги. Это оказывается Хранитель S, Д прячется в шкаф. От переживаний он теряет сознание. Д слышал, что такое было в древности, но никогда не случается у них. Он думает, что умер на несколько секунд, а затем воскрес. 

Хватаясь за стену, он обдирает кожу на пальцах руки. И оказывается в странном коридоре. Ему всё равно, куда идти, лишь бы встретиться с I. Коридор заканчивается, и Д-503, к своему удивлению, попадает к доктору. Д зовёт I-330, и они остаются наедине. Она обещает ему прийти послезавтра. Д кажется, что ему всё это приснилось. Единственное доказательство – содранная на руке кожа. Но Второй Строитель уверяет его, что Д случайно дотронулся до шлифовального кольца. 

Запись 18-ая: Письмо от О-90

Конспект: ЛОГИЧЕСКИЕ ДЕБРИ. РАНЫ И ПЛАСТЫРЬ. БОЛЬШЕ НИКОГДА

Д-503 видит сны, в которых непременно встречается с I. Д осознал, что и в математике есть невидимые сразу вещи, которые существуют. Его душа тоже существует. «Это нелепая душа – так же реальна, как моя юнифа…» Однако Д надеется выздороветь, и послушно прогуливается по прямым проспектам Единого Государства, чувствуя себя оторванным от других. 

Д мучается будущим приходом О и ждёт письма от I. Дежурная, в обязанности которой входит читать письма – немолодая Ю, сообщает ему, что Д нуждается в спутнице, которая хорошо знает жизнь. Она намекает на себя. Письма от I Д не получает, это оказывается послание О-90. Она сообщает, что постарается пережить его влюблённость в I, и сама откажется от записи на него. Д-503 считает это решение правильным, но ему тяжело.

Запись 19-ая: Подпольное материнство

Конспект: БЕСКОНЕЧНО МАЛАЯ ЧАСТЬ ПОРЯДКА. ИСПОДЛОБНЫЙ. ЧЕРЕЗ ПАРАПЕТ

Д описывает происшествие на работе. Реакторы «ИНТЕГРАЛА» уничтожили нескольких человек, работников. Д с гордостью сообщает, что это никак не отразилось на работе, не сказалось негативно. Герой с нетерпением ждёт прихода I, она уже оставила талон. 

Но вместо неё приходит незнакомый мужской нумер, и передаёт от неё письмо. Она просит сделать вид, что она у него, задёрнуть шторы. I -330 сожалеет, но «так нужно». Д посещает лекцию по детоводству, на которой присутствует и О. Она приходит к нему домой и просит оставить ей ребёнка. О-90 не боится оказаться в Машине Благодетеля. Д соглашается.

Запись 20-ая: Прозрение Д-503

Конспект: РАЗРЯД. МАТЕРИАЛ ИДЕЙ. НУЛЕВОЙ УТЁС

Герой испытывает что-то похожее на прозрение. Он называет это разрядом, который привёл к очищению его мыслей. Теперь он отчётливо понимает, что О – будущую мать, и поэта, нарушившего закон, казнят одинаково. Д рассуждает о понятии «права». Он решает, что в соотношении тонна и грамм, где грамм – это он, а тонна – мы, Единое Государство, права отданы мы, а обязанности — я. 

На протяжении всей записи герой беседует с неведомыми читателями и уверяет их в правильности подобной расстановки приоритетов. 

Запись 21-ая: Слежка

Конспект: АВТОРСКИЙ ДОЛГ. ЛЁД НАБУХАЕТ. САМАЯ ТРУДНАЯ ЛЮБОВЬ

I-330 по-прежнему присылает записки вместо того, чтобы лично прийти к Д. Он самостоятельно отправляется в Древний Дом и не может найти вход в коридор, по которому проходил раньше. Он уверяет себя, что слушается I не потому, что влюблён, но потому что она – единственная, кто может помочь ему разгадать это сложное уравнение со множеством неизвестных. В Доме он встречает Хранителя. Они видят, что над ними много аэро, которые следят за происходящим. Хранитель объясняет это тем, что хороший врач заранее лечит пациента, ещё до того, как тот заболеет. 

Вечером к Д приходит Ю. Она намекает, что может связать свою жизнь с Д, и всячески опекает его. Она сообщает, что на День Единогласия должно что-то случиться. И предлагает сопроводить Д в этот день. Он отказывается. Ночью Д снова видит сны. 

Запись 22-ая: Странный поступок Д

ОЦЕПЕНЕВШИЕ ВОЛНЫ. ВСЁ СОВЕРШЕНСТВУЕТСЯ. Я – МИКРОБ

Д-503 описывает как многомиллионный поток из таких же как он граждан Единого Государства идёт по улице. Движение их плотных рядов напоминает ему воинов на ассирийских памятниках. Их сплочённый строй был нарушен за всю историю Единого Государства лишь один раз 119 лет назад, когда в толпу упал метеорит. Второй раз это произошло сегодня. Юноша в ряду начинает вести себя беспокойно, и стражи направляют на него электрический ток. Д восторгается совершенством этого орудия. 

Вдруг в толпе раздаётся женский крик. Женщина требует прекратить издевательство над юношей. На миг Д кажется, что это I. В нём пробуждается то животное «волосаторукое», и он бросается за ней. Девушка оказывается рыжеволосой, и Д понимает, что обознался. Он пытается замаскировать своё движение и сказать: «Держи её!», но его уже схватили Хранители. Его снова спас Хранитель S, он говорит, что Д болен, и его отпускают. Д продолжает рассуждать, что «Мы» – от Бога, «Я» – от дьявола. Личное сознание – это болезнь. 

Запись 23-я: Болезнь любви

Конспект: ЦВЕТЫ. РАСТВОРЕНИЕ КРИСТАЛЛА. ЕСЛИ ТОЛЬКО

Д-503 чувствует себя как распускающийся цветок. Он называет это «боль цветения». Ю, выдавая ему розовый талон, говорит, что он болен. Болезнь – это не норма, а значит, он – ненормален. Д соглашается, он весь во власти I.

Она приходит к нему, и он пытается рассказать обо всех своих чувствах. I сообщает, что после его поступка на прогулке любит его ещё больше. Она не могла прийти раньше, потому что должна была убедиться в его верности. Он подтверждает это, и просит объяснить ему происходящее. I обещает всё объяснить, если ничего не случится.  Это пугает Д, но он не получает ответа. I-330 интересуется, когда будет закончен ИНТЕРГАЛ? Д отвечает ей, но озадачен вопросом: «Почему она вдруг об ИНТЕГРАЛЕ»?

Запись 24-ая: Внутренняя борьба с Благодетелем

Конспект: ПРЕДЕЛ ФУНКЦИИ. ПАСХА. ВСЁ ЗАЧЕРКНУТЬ

Д пытается вычислить по формуле взаимоотношение любви и смерти, потому что, то, что он испытывал вчера, и есть смерть. Он был полностью растворён в другой вселенной – в I-330. Герой не понимает, как в нём уживается желание бороться с ней и быть с этой женщиной неразрывно? Д называет происходящее абсурдом, но хочет хотя бы издали увидеть возлюбленную на Дне Единогласия. Этот день он сравнивает с праздником древних – Пасхой. Д-503 удивляется, что выборы у древних проходили тайно, и результат не был известен заранее. Для него этот день священен. Он знает, что все выберут Благодетеля, и он выберет Благодетеля – это хорошо и правильно.

Однако Д вспоминает I, и ему хочется вычеркнуть или разорвать всё, что он только что написал об этом дне. По-настоящему он желает только одного – быть с I. Д набирает её номер и просит пойти с ним на День Единогласия. Он слышит, что рядом с I кто-то находится. Она отвечает, что не сможет пойти с ним, и завтра Д узнает – почему.

Запись 25-ая: День голосования

Конспект: СОШЕСТВИЕ НЕБЕС. ВЕЛИЧАЙШАЯ В ИСТОРИИ КАТАСТРОФА. ИЗВЕСТНОЕ КОНЧИЛОСЬ

Д описывает торжественное появление Благодетеля на трибуне. Все жители города-государства собрались, чтобы проголосовать «за». Он сравнивает Благодетеля с Пауком, который опутал их разумной паутиной и спас от свободы. Д переживает, что он не такой преданный и «чистый» сердцем как раньше, но с удовольствием хочет проголосовать «за». Герой, среди прочих видит О. Она беременна. Д ищет глазами I, и с ужасом замечает, что она сидит рядом с R. Это пробуждает в нём того дикого необузданного человека. 

Начинается голосование, Д-503 поднимает руку вверх – «за», и понимает, что несколько тысяч нумеров подняли руки «против». В том числе и I. Начинается суматоха, все кричат, и Д понимает, что в I выстрелили, она ранена. Поэт R-13 подхватывает её на руки и уносит. Д не выдерживает и догоняет его. Он ударяет поэта, и сам несёт I на руках. После случившегося I говорит: «А завтра – неизвестно что». Она обещает отвести Д «туда». Вечером того же дня все тихо сидят по своим прозрачно-стеклянным квартирам и ждут, что произойдёт дальше. Д пытается осмыслить происходящее и записывает события дня.

Запись 26-ая: Протест МЕФИ

Конспект: МИР СУЩЕСТВУЕТ. СЫПЬ. 41

Д с удивлением обнаруживает, что мир не рухнул, прежний миропорядок существует. В газете он читает, что Благодетель был снова единогласно выбран, а учитывать тех, кто против, представляется немыслимым, потому что они больны. Не выбрать Благодетеля в здоровом состоянии – невозможно. 

По дороге на работу Д замечает листок бумаги, на котором написано МЕФИ. Хранитель S пытается сорвать его, но не достаёт. Д помогает ему, и видит улыбку на лице Хранителя, значение которой сможет понять лишь через несколько дней. Такие же листовки он видит под землёй, и последнюю на глыбе замороженного воздуха для космического корабля. Д разбирает непонятный ему самому смех.

Запись 27-ая: Выход за Зеленую стену

Конспект: НИКАКОГО КОНСПЕКТА – НЕЛЬЗЯ

Герой приходит в коридор, где уже встречался с I. Она должна прийти, но задерживается. Д облегчённо и грустно вздыхает, и хочет уходить, как I появляется. Она ведёт его За Зелёную Стену. Д ошарашен разнообразием цветов, запахов, звуков. У него кружится голова от постоянной смены лиц. 

За Стеной живут дикие люди. Около 300-400 человек. I встаёт на большой камень, на котором нарисованы буквы МЕФИ. Она радостно сообщает, что с ними – строитель ИНТЕГРАЛА. Он поможет им овладеть космическим кораблём. Д ничего не понимает, но ему весело, легко, он на всё соглашается. Вдруг среди толпы он замечает Хранителя S. I уверяет его, что Хранители ищут их там, с другой стороны стены, а здесь их быть не может. Д верит ей. 

Запись 28-ая: История сопротивления

Конспект: ОБЕ. ЭНТРОПИЯ И ЭНЕРГИЯ. НЕПРОЗРАЧНАЯ ЧАСТЬ ТЕЛА

Д работает над своими записями, и вдруг слышит голоса. Это I и Ю. Они врываются к нему в комнату. I сообщает, что Ю не даёт ей приходить к Д. Что он нуждается в опеке. Ю говорит, что Д – это в сущности ребёнок, и его необходимо оберегать от таких как I. В Д-503 просыпается дикий человек, и он выгоняет Ю. I доверяет Д, она говорит, что теперь он знает про неё всё, и в любой момент может сдать Хранителям. Д не может этого слышать. Также она рассказывает, что в Двухсотлетней Войне выжили некоторые люди, и они остались за Стеной. Так было организовано МЕФИ. 

В Едином Государстве перемены: отменили посещения всех аудиториумов, и медики готовят какие-то столы. Для чего – неизвестно. Вдруг приходит мужской нумер, который передавал Д записки от I. Он говорит, что Хранители идут к Д. I и мужской номер уходят. Д с ужасом понимает, что в его записках есть слишком много запретной информации. Он садится на часть листов, а сам начинает сумбурно писать новое о величии и справедливости Благодетеля. Вместе с Хранителем S в комнату входит Ю. Она говорит, что Д-503 слишком много работает – пишет для «ИНТЕГРАЛА». Хранитель читает то, что только что успел набросать Д, и остаётся доволен. Все уходят. Лишь Ю успевает сказать, что она не доложила на Д.

Запись 29-ая: Беременность О-90

Конспект: НИТИ НА ЛИЦЕ. РОСТКИ. ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННАЯ КОМПРЕССИЯ

В городе осень. Д отмечает, что каждый год к ним в город из-за стены падают и тянутся какие-то неведомые нити. Д направляется к Древнему Дому. По дороге он встречает О. Она счастлива от того, что беременна. Д груб с ней, но ему жалко её. Д придумал, как спасти О от гибели – предлагает обратиться к I, чтобы она перевела О за Стену. Но О оскорбляется таким предложением. Она не хочет иметь дело с «той» женщиной. 

Запись 30-ая: План революции

Конспект: ПОСЛЕДНЕЕ ЧИСЛО. ОШИБКА ГАЛИЛЕЯ. НЕ ЛУЧШЕ ЛИ?

I в Древнем Доме сообщает Д свой план. Ровно в 12 часов все нумера уйдут в столовую. В коридоре останутся только те, кто за МЕФИ. Они, и Д в том числе, запрут всех в столовой и захватят «ИНТЕГРАЛ». Д шокирован. Он говорит, что последняя революция уже была, и новая невозможна. Но I доказывает ему, что как в математике не бывает последнего числа, так не бывает и последней революции. 

Д отправляется домой и в прозрачном аудиториуме видит столы с белыми простынями. У него мелькает мысль: «А что, если, не дожидаясь – самому вниз головой»?

Запись 31-ая: Отказ от операции

Конспект: ВЕЛИКАЯ ОПЕРАЦИЯ. Я ПРОСТИЛ ВСЁ. СТОЛКНОВЕНИЕ ПОЕЗДОВ

В газете Д видит объявление, которое чрезвычайно радует его: по всему Государству проводят Операцию по удалению фантазии. Д считает, что все спасены. Не нужно угонять «ИНТЕГРАЛ», нужно уподобиться машинам, и стать наконец-то абсолютно счастливыми. Запуск «ИНТЕГРАЛА» откладывают на один день из-за Великой Операции. В комнате у Д находится Ю. Она поздравляет его с тем, что теперь он может навсегда излечиться, сделав Операцию. Она сообщает, что всех детей, с которыми работает, уже отвела на неё. Они упирались и кричали, но, по её словам, нужно «беспощадно любить». 

Д звонит I и радостно сообщает об Операции. Она назначает ему свидание. I прощается с ним. Если он выберет Операцию, то забудет её, но, если нет, Д должен помнить про их план. Д не хочет оставаться без I, и соглашается. Он считает, что все спасены, кроме него. Но он не хочет быть спасённым.

Запись 32-ая: Бегство О-90 за стену

Конспект: Я НЕ ВЕРЮ. ТРАКТОРЫ. ЧЕЛОВЕЧСКАЯ ЩЕПОЧКА

Д рассуждает о смерти. Он описывает состояние, когда знаешь, что умрёшь, но не чувствуешь этого телом. На улицах появляются первые оперированные. Они описаны как тракторы: движениях их механические, они идут по своему направлению, не разбирая что перед ними: дом, дерево или человек. Люди-машины. И от машин в них гораздо больше. Д встречает О. Она просит отвести её к I, ей тяжело от мысли, что ребёнка и её саму убьют. 

Д берётся проводить её, и впервые понимает, что чувствует к О: нежность, которую испытывают к ребёнку (он описывает это, как чувство, которое испытывали древние люди к своим «частным» детям). Д замечает слежку, и понимает, что нельзя вести Хранителя S к I. Он уводит О к себе домой и пишет записку для I-330. Кто-то жалуется Ю, что видел мохнатого человека возле Древнего Дома. Она называет это совершеннейшим бредом. Д думает: «Нет: к счастью – не бред».

Запись 33-я: Прощание с читателем

Конспект: (ЭТО БЕЗ КОНСПЕКТА, НАСПЕХ ПОСЛЕДНЕЕ)

«Этот день – настал». Д надеется зацепиться за что-нибудь, что могло б отменить задуманное. Но чуда не происходит. В газете объявлено, что завтра все нумера в обязательном порядке должны явиться на Операцию. Те, кто не придут, подвергнутся Машине Благодетеля. Д прощается со своими читателями и пытается запомнить комнату, все вещи в ней, ведь он больше их не увидит. 

Он уходит навсегда. 

Запись 34-ая: Донос

Конспект: ОТПУЩЕННИКИ. СОЛНЕЧНАЯ НОЧЬ. РАДИО-ВАЛЬКИРИЯ

Д-503 вместе со всеми проводит испытание космического корабля. Лихорадочно Д ищет среди других номеров её и тех, кто участвует в заговоре. До обеда всё идёт по плану. 

Но вот уже почти 12 часов, и к ним входит Хранитель. Он сообщает, что знает о заговоре, но пока не знает конкретных нумеров. Это его не остановит, он заставляет довести испытание до конца и сулит наказание всем заговорщикам. I, сверкнув острыми белыми зубами, обвиняет в доносе Д. Он пытается доказать ей обратное, и думает, кто мог это сделать – ведь он никому не говорил. В его памяти всплывает вчерашний день, и Д понимает, что оставил записи на столе. Вчера у него была только Ю. Она могла прочесть их и донести. Больше некому. Второй Смотритель толкнул Д, и он упал без сознания. 

Запись 35-ая: Переворот

Конспект: В ОБРУЧЕ. МОРКОВА. УБИЙСТВО

Всю ночь Д думал об убийстве. Он решил убить Ю, и эта смерть стала бы доказательством для I, что он невиновен, что Д не доносил. Так как все работы отменены, и всех ждали на Операцию в этот день, Ю на месте не оказалось. Д вышел на улицу, и увидел людей, которые не идут строем, но хаотично перемещаются по улицам. У многих из них плакаты – они протестуют против Операции. Кто-то целуется, не задёрнув штору. В подземке множество людей, среди которых и I. Д пытается подойти к ней. Она кричит всем, что хочет сама решать и иметь выбор, а не послушно и слаженно храпеть в такт друг другу после операции. Она способна сделать выбор сама. 

В подземку приходят Хранители, начинается суматоха, борьба, и только через какое-то время Д удаётся выбраться. Он идёт домой и застаёт у себя Ю. Д задёргивает шторы, чтобы не видели убийства. Ю восприняла это как желание близости, и Д от комичности происходящего начинается смеяться и не может убить. В этот момент звонит телефон. Это Благодетель. Он просит Д прийти. Д выпытывает у Ю, не называла ли она имени I? Ю признаётся, что не назвала его потому, что боялась потерять любовь Д. Д-503 понимает, что это «нелепая, смешная, человеческая правда».

Запись 36-ая: Прием у Благодетеля

Конспект: ПУСТЫЕ СТРАНИЦЫ. ХРИСТИАНСКИЙ БОГ. О МОЕЙ МАТЕРИ

Д -503 на приёме у Благодетеля. Он боится поднять глаза и видит лишь каменные огромные руки Благодетеля. Он начинает упрекать Д в измене. Говорит ему, что Д использовали только как строителя «ИНТЕГРАЛА». Благодетель объясняет ему, что человечество с младенчества пыталось найти того, кто приведёт его к счастью, и прикуёт к этому счастью железной цепью. Что Христианский Бог тоже был жесток, а первые люди в раю счастливы именно потому – что без фантазии, без желаний – как ангелы. 

Д не выдерживает, он хочет хоть раз ещё увидеть I, и убегает от Благодетеля. На улице Д видит Машину Благодетеля и вспоминает «остро-сладкую» улыбку I. Он знает, что это как-то связано с Машиной, но не может вспомнить – как?

Запись 37-ая: Уничтожение стены

Конспект: ИНФУЗОРИЯ. СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ. ЕЁ КОМНАТА

В столовой Д настолько погрузился в себя, что сосед напоминает ему, что нужно есть. Неожиданно в город прилетают птицы: стену взорвали. Д видит, как по улицам маршем идут оперированные, а по другому проспекту, в обход – протестующие. 

В городе беспорядок: в домах занимаются любовью не закрыв шторы. Д узнает, что I где-то в городе, он приходит к ней домой, и ждёт. На полу разбросаны розовые талоны – все на него. Вдруг он видит один талон с другим мужским номером – Ф. Это выводит его из себя. Он ждёт ещё какое-то время, а после уходит к себе и погружается в сон. 

Запись 38-ая: Сцена ревности

Конспект: (НЕ ЗНАЮ, КАКОЙ. МОЖЕТ БЫТЬ, ВЕСЬ КОНСПЕКТ – ОДНО: БРОШЕННАЯ ПАПИРОСКА)

Д просыпается и видит у себя в комнате I. Она курит. Д хочет всё объяснить ей, но ему мешает мысль о букве Ф на розовом талоне, который он видел. Она знает, что он был у Благодетеля. Д всё рассказывает ей. Всё, кроме мысли, о том, что она использовала его как инженера «ИНТЕГРАЛА».  

I собирается уходить. Д предполагает, что она приходила только затем, что ей нужно было всё узнать. I смотрит на Д насмешливо, но ничего не отвечает на это. Д больше не хочет ничего писать. Он сидит на полу, который когда-то казался ему таким холодным, и смотрит на оставленную ей папиросу. 

Запись 39-ая: Заговорщики повсюду

Конспект: КОНЕЦ

Д просыпается в 10 часов – сегодня не звонили, как обычно. В небе летают птицы и аэро. Он решил сделать Операцию. Д выходит на улицу и видит убитого человека. Это R-13. Он хочет всё рассказать Хранителям. Практически толкая самого себя, чтобы нигде не остановиться, не передумать, он приходит в Бюро Хранителей. Там он встречает S и решает всё рассказать ему. Д обуревают разные чувства: ему кажется, что он с самого начала ненавидел I, но при этом очень хотел «погибнуть». По мере рассказа сам Хранитель всё больше помогает составить ему рассказ. Д понимает, Хранитель тоже состоит в сговоре.

На улице Д встречает своего соседа. Он сообщает ему, что вселенная конечна, он вычислил это. Пример соседа, который даже посреди этого хаоса продолжает свои вычисления, вдохновляет Д продолжать записи. 

Запись 40-ая: Операция и казнь

Конспект: ФАКТЫ. КОЛОКОЛ. Я УВЕРЕН

Запись ведётся в единообразном стиле: только факты. В тот день, их с соседом, и всех, у кого не было удостоверений о проделанной Операции направили на неё принудительно. В 112 аудиториуме, почему-то знакомом Д-503, ему удалили фантазию. Теперь он абсолютно нормален и не верит, что предыдущие записи принадлежат ему. Только почерк выдаёт это. Единственное объяснение: он был болен, у него была душа. 

На следующий день после операции Д-503 всё рассказал Благодетелю. Этим же вечером он и Благодетель сидели в Газовой Камере, куда привели «эту женщину». Д-503 заметил, что у неё белые, острые зубы – это красиво. Её пытали, но она так ничего и не сказала. Только неотрывно смотрела на Д-503. Остальные оказались сговорчивее. Главный герой надеется, что скоро порядок будет восстановлен, потому что «разум должен победить». 

Автор: Таисия Ишниазова

litrekon.ru

Анализ романа «Мы» (Е. Замятин)

Евгения Замятина и его антиутопию «Мы» обычно проходят в 11 классе в школе, но заостряют на нём внимание, в основном, те, кто сдаёт литературу на ЕГЭ. Однако это произведение заслуживает быть прочитанным каждым из нас.

История создания

Евгений Замятин считал, что революция поменяла жизни многих людей, а посему и писать о них нужно теперь иначе. То, что было написано прежде, рассказывает о тех временах, которые уже прошли, теперь реализм и символизм должны смениться новым литературным течением – нео-реализмом. Замятин в своём произведении постарался объяснить, что машинизация жизни и тоталитарный режим ведут к обезличиванию каждого, к унификации индивидуального мнения и мышления, что, в конечном счёте, приведёт к уничтожению человеческого общества, как такового. Ему на смену придет единый механизм, а люди будут лишь его безликими и безвольными составляющими, действующими на основе автоматизма и заложенной программы.

Роман «Мы» Евгений Замятин написал в 1920 году, годом позже он отправил рукопись в берлинское издательство, так как не мог публиковаться на родине, в России. Антиутопия была переведена на английский и опубликована в 1924 году в Нью-Йорке. На родном языке автора произведение было издано только в 1952 году в том же городе, Россия познакомилась с ним уже ближе к концу века в двух выпусках издания «Знамя».

Из-за того, что антиутопия «Мы» увидела свет, пусть и за рубежом, писателя стали травить, отказывались публиковать, не давали ставить пьесы, пока Замятин не уехал за рубеж по разрешению Сталина.

Жанр

Жанр романа «Мы» — социальная антиутопия. Она дала точку опоры для рождения нового пласта фантастической литературы ХХ века, которая была посвящена мрачным прогнозам на будущее. Основной проблемой в этих книгах является тоталитаризм в государстве и место человека в нём. Среди них выделяются такие шедевры, как романы Хаксли «О дивный новый мир», и «1984» Оруэлла, с которыми нередко сравнивают роман Замятина.

Антиутопия – это реакция на перемены в социуме и своеобразный ответ утопическим жизнеописаниям, где авторы говорят о воображаемых странах типа Эльдорадо Вольтера, где все идеально. Часто бывает так, что писатели предугадывают ещё не сформировавшиеся социальные отношения. Но нельзя сказать, что Замятин что-то предугадывал, за основу своего романа он брал идеи из произведений Богданова, Гастева и Мора, которые выступали за машинизацию жизни и мысли. Таковыми были идеалы представителей пролеткульта. Помимо них, он иронически обыграл высказывания Хлебникова, Чернышевского, Маяковского, Платонова.

Замятин высмеивает их уверенность в том, что наука всемогуща и не ограничена в возможностях, и в том, что всё на свете можно покорить коммунистическими и социалистическими идеями. «Мы» — это доведение идеи социализма до гротеска с целью заставить людей задуматься о том, к чему ведет слепое поклонение идеологии.

О чем?

Произведение описывает происходящее спустя тысячу лет после окончания двухсотлетней войны, которая была самой последней революцией в мире. Повествование ведётся от первого лица. Главный герой по профессии инженер «Интеграла» — механизма, который настроен на популяризацию идей Единого Государства, интеграцию вселенной и её обезличивание, лишение индивидуальности. Суть романа заключается в постепенном прозрении Д-503. В нём зарождается всё больше сомнений, он обнаруживает недостатки в системе, в нём просыпается душа и выводит его из общего механизма. Но в финале произведения операция превращает его вновь в бесчувственный номер, лишённый индивидуальности.

Весь роман – это сорок записей в дневнике главного героя, которые начинаются прославлением Государства, а заканчиваются правдивыми описаниями угнетения. У граждан нет имён и фамилий, но есть номера и буквы – у женщин гласные, у мужчин – согласные. У них одинаковые комнаты со стеклянными стенами и одинаковая одежда.

Все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, а расписание определяет Часовая Скрижаль. В нём существует два часа, отведённые специально на личное времяпровождение: можно совершать прогулки, заниматься за письменным столом или заниматься «приятно-полезной функцией организма».

Мир Интеграла огорожен от диких земель Зеленой стеной, за которой сохранились естественные люди, чей вольный образ жизни противопоставлен суровым порядкам Единого государства.

Главные герои и их характеристика

Замятин считает идеальным человеком номер I-330, которая демонстрирует философию автора: революции нескончаемы, жизнь – это разности, а если их нет, то кто-то обязательно их создаст.

Главный герой – инженер «Интеграла», Д-503. Ему тридцать два года, и то, что мы читаем – записи его дневника, в котором он то поддерживает идеи Единого Государства, то противится им. Его жизнь состоит из математики, вычислений и формул, что очень близко писателю. Но он не лишён фантазии и замечает, что многие номера тоже не вырезают себе это умение – значит, даже тысяча лет подобного режима не победила главенство души в человеке. Он искренний и способен чувствовать, но приходит к предательству любви из-за операции, которая лишила его фантазии.

В произведении два главных женских образа. О-90, чья душа цветёт и живёт, – она розовая и круглая, ей не хватает десяти сантиметров до Материнской нормы, но, тем не менее, она просит у главного героя подарить ей дитя. В конце романа О-90 с ребёнком оказываются по другую сторону стены, и этот ребёнок символизирует проблеск надежды. Второй женский образ — I-330. Это острая и гибкая, с белыми зубами девушка, которая любит тайны и испытания, нарушает режимы и установки и которая после умирает, отстаивая идеи борьбы с Единым Государством.

В основном, номера верны режиму Государства. Номер Ю, например, сопровождает воспитанников на операции, сообщает о проступке Д хранителям – остаётся верна своему долгу.

Государство в антиутопии

В Едином Государстве живут всего несколько процентов от общей массы людей – в революции город одержал победу над деревней. Правительство обеспечивает их жильём, безопасностью, комфортом. За идеальные условия граждане лишаются индивидуальности, получают номера вместо имён.

Жизнь в государстве – это механизм. Свобода и счастье здесь несовместимы. Идеальная несвобода заключается в том, что все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, разве что не учитываются духовные потребности. Искусство заменяют цифры, в государстве действует математическая этика: десять погибших – ничто по сравнению с множеством.

Сам город окружён Зелёной Стеной из стекла, за которой находится лес, о котором никому ничего не известно. Главный герой однажды случайно узнаёт, что по другую сторону живут предки, покрытые шерстью.

Номера живут в одинаковых комнатах со стеклянными стенами, словно в доказательство того, что режим государства абсолютно прозрачен. Все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, расписание определяется Часовой Скрижалью.

Любви нет, так как она порождает ревность и зависть, поэтому в там действует правило о том, что каждый номер имеет равные права на другой номер. Для граждан существуют определённые дни, в которые можно заниматься любовью, причём можно делать это исключительно по розовым талонам, которые выдаются в зависимости от физических потребностей.

В Едином Государстве есть Хранители, которые занимаются обеспечением безопасности и соблюдением правил. Для граждан честь рассказать в Бюро Хранителей о нарушениях. Преступников наказывают помещением в Машину Благодетеля, где номер расщепляется на атомы и превращается в дистиллированную воду. Перед казнью у них отбирают номер, что является высшей карой для гражданина государства.

Проблемы

Проблематика романа «Мы» связана с тем, что свобода в Едином Государстве приравнивается к мучениям и невозможности жить счастливо, причиняет боль. Соответственно, возникает масса проблем, вызванных тем, что человек вместе со свободой выбора теряет свою сущность и превращается в биоробота, рассчитанного на определенный функционал. Да, жить ему становится и впрямь спокойнее, но слово «счастье» уже неприменимо к нему, ведь это эмоция, а их номера лишены.

Поэтому человек, как правило, как и главный герой произведения, выбирает боль, чувства и независимость вместо идеализированной системы принуждения. И его частная проблема – это противостояние с тоталитарной властью, бунт против нее. Но за этим конфликтом кроется нечто большее, глобальное и относящееся ко всем нам: проблемы счастья, свободы, нравственного выбора и т.д.

В романе описывается социальная проблема: человек, который превращается лишь в одну из частей системы тоталитарного государства, обесценивается. Никто в грош не ставит его права, чувства и мнения. Например, героиня О любит одного мужчину, но ей приходится «принадлежать» всем, кто захочет. Речь идёт об обесценивании личности до невозможного: в произведении номера умирают либо физически, наказанные Машиной, либо морально, лишаясь души.

Смысл романа

Антиутопия «Мы» — противостояние идеологии и реальности. Замятин изображает людей, которые из всех сил отрицают, что они люди. От всех проблем они решили избавиться, избавившись от себя. Все то, что дорого нам, что составляет и формирует нас, отнято у героев книги. В действительности они никогда бы не позволили выписывать на себя талоны, не согласились бы жить в стеклянных домах и не поступились индивидуальностью. Но вот они критически оценили эту действительность, полную противоречий из-за многообразия и изобилия, и пошли против нее, против своего естества, против мира природы, отгородившись стеной иллюзий. Придумали абстрактный смысл бытия (строительство Интеграла, как когда-то строительство социализма), абсурдные законы и правила, противоречащие морали и чувствам, и нового человека – номера, лишенного своего «Я». Их сценарий и не жизнь вовсе, это самая масштабная театральная постановка, в которой все действующие лица делают вид, что проблем нет, как желания вести себя иначе. Но неравенство неизбывно, оно будет всегда, потому что человек человеку рознь с самого рождения. Кто-то искренне и слепо верит пропаганде и играет свою роль, не задумываясь о ее искусственности. Кто-то начинает думать и рассуждать, видит или чувствует фальшь и наигранность происходящего. Так появляются жертвы казни или трусливые лицемеры, пытающиеся потихоньку нарушить установленный порядок и умыкнуть из него частичку индивидуальности для себя. Уже в их наличии очевиден крах системы Единого государства: сравнять людей невозможно, они все равно отличаются друг от друга, и в этом заключается их человечность. Не могут они быть просто колёсиком в машине, они индивидуальны.

Автор полемизирует с советской идеологией о «свободе, равенстве и братстве», которая обернулась рабством, строгой социальной иерархией и враждой, так как эти возвышенные принципы не соответствуют человеческой природе.

Критика

Ю. Анненков пишет, что Евгений Замятин виноват перед режимом только в том, что умел мыслить иначе и не равнялся с обществом под одну гребёнку. По его словам, идеи, вписанные в его антиутопию, были его собственными идеями – о том, что нельзя искусственно вписывать человека в систему, потому что в нём, помимо всего прочего, есть иррациональное начало.

Дж. Оруэлл сравнивает произведение Замятина с романом Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Оба романа говорят о протесте природы против механизации в будущем. У русского автора, по мнению писателя, более явно читается политический подтекст, но сама книга построена неудачно. Оруэлл критикует слабоватый и отрывочный сюжет, о котором невозможно сказать в нескольких предложениях.

Э. Браун писала, что «Мы» — это одна из самых смелых и перспективных современных утопий потому, что она веселее. Ю. Н. Тынянов в статье «Литературное сегодня» считал фантастический сюжет Замятина убедительным, потому что он сам шёл к писателю из-за его стиля. Инерция стиля и вызвала фантастику. В конце Тынянов называет роман удачей, произведением, колеблющимся между утопией и Петербургом того времени.

Автор: Екатерина Чуненкова

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

literaguru.ru

Мы (Замятин)/Запись 6-ая — Викитека

Запись 6-ая. Конспект: СЛУЧАЙ. ПРОКЛЯТОЕ «ЯСНО». 24 ЧАСА.

Повторяю: я вменил себе в обязанность писать, ничего не утаивая. Поэтому, как ни грустно, должен отметить здесь, что, очевидно, даже у нас процесс отвердения, кристаллизации жизни еще не закончился, до идеала — еще несколько ступеней. Идеал (это ясно) — там, где уже ничего не случается, а у нас… Вот не угодно ли: в Государственной Газете сегодня читаю, что на площади Куба через два дня состоится праздник Правосудия. Стало быть, опять какой-то из нумеров нарушил ход великой Государственной Машины, опять случилось что-то непредвиденное, непредвычислимое.

И кроме того — нечто случилось со мной. Правда, это было в течение Личного Часа, т. е. в течение времени, специально отведенного для непредвиденных обстоятельств, но все же…

Около 16 (точнее, без десяти 16) я был дома. Вдруг — телефон.

— Д-503? — женский голос.

— Да.

— Свободны?

— Да.

— Это я, I-330. Я сейчас залечу за вами, и мы отправимся в Древний Дом. Согласны?

I-330… Эта I меня раздражает, отталкивает — почти пугает. Но именно потому-то я и сказал: да.

Через 5 минут мы были уже на аэро. Синяя майская майолика неба — и легкое солнце — на своем золотом аэро жужжит следом за нами, не обгоняя и не отставая. Но там, впереди, белеет бельмом облако, нелепое, пухлое — как щеки старинного «купидона» — и это как-то мешает. Переднее окошко поднято, ветер, сохнут губы — поневоле их все время облизываешь и все время думаешь о губах.

Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна — там, за Стеною. Затем легкое, невольное замирание сердца — вниз, вниз, вниз — как с крутой горы — и мы у Древнего Дома.

Все это странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. У стеклянной двери — старуха, вся сморщенная — и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос — и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. И все же заговорила.

— Ну, что, милые, домик мой пришли поглядеть? — и морщины засияли (т. е., вероятно, сложились лучеобразно, что и создало впечатление «засияли»).

— Да, бабушка, опять захотелось, — сказала ей I.

Морщинки сияли:

— Солнце-то, а? Ну, что, что? Ах, проказница, ах, проказница! Зна-ю, знаю! Ну ладно: одни идите, я уж лучше тут, на солнце…

Гм… Вероятно, моя спутница — тут частый гость. Мне хочется что-то с себя стряхнуть — мешает: вероятно, все тот же неотвязный зрительный образ: облако на гладкой синей майолике.

Когда поднимались по широкой, темной лестнице, I сказала:

— Люблю я ее — старуху эту.

— За что?

— А не знаю. Может быть — за ее рот. А может быть — ни за что. Просто так.

Я пожал плечами. Она продолжала — улыбаясь чуть-чуть, а может быть, даже совсем не улыбаясь:

— Я чувствую себя очень виноватой. Ясно, что должна быть не «просто-так-любовь», а «потому-что-любовь». Все стихии должны быть.

— Ясно… — начал я — тотчас же поймал себя на этом слове и украдкой заглянул на I: заметила или нет?

Она смотрела куда-то вниз; глаза были опущены — как шторы.

Вспомнилось: вечером, около 22-х, проходишь по проспекту, и среди ярко освещенных, прозрачных клеток — темные, с опущенными шторами и там, за шторами — — Что у ней там, за шторами? Зачем она сегодня позвонила и зачем все это?

Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную дверь — и мы в мрачном, беспорядочном помещении (это называлось у них «квартира»). Тот, самый странный, «королевский» музыкальный инструмент — и дикая, неорганизованная, сумасшедшая — как тогдашняя музыка — пестрота красок и форм. Белая плоскость — вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних книг; желтая бронза — канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией, не укладывающиеся ни в какие уравнения — линии мебели.

Я с трудом выносил этот хаос. Но у моей спутницы был, по-видимому, более крепкий организм.

— Это — самая моя любимая… — и вдруг будто спохватилась — укус-улыбка, белые острые зубы. — Точнее: самая нелепая из всех их «квартир».

— Или еще точнее: государств, — поправил я. — Тысячи микроскопических, вечно воюющих государств, беспощадных, как…

— Ну да, ясно… — по-видимому, очень серьезно сказала I.

Мы прошли через комнату, где стояли маленькие, детские кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова — комнаты, мерцание зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин», большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее — прекрасное, прозрачное, вечное — стекло было только в виде жалких, хрупких квадратиков-окон.

— И подумать: здесь «просто-так-любили», горели, мучились… (опять опущенная штора глаз). — Какая нелепая, нерасчетливая трата человеческой энергии, не правда ли?

Она говорила как-то из меня, говорила мои мысли. Но в улыбке у ней был все время этот раздражающий икс. Там, за шторами, в ней происходило что-то такое — не знаю что, — что выводило меня из терпения; мне хотелось спорить с ней, кричать на нее (именно так), но приходилось соглашаться — не согласиться было нельзя.

Вот остановились перед зеркалом. В этот момент — я видел только ее глаза. Мне пришла идея: ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые «квартиры» — человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна внутри: глаза. Она как будто угадала — обернулась. «Ну — вот мои глаза. Ну?» (Это, конечно, молча.)

Передо мною — два жутко-темных окна, и внутри такая неведомая, чужая жизнь. Я видел только огонь — пылает там какой-то свой «камин» — и какие-то фигуры, похожие…

Это, конечно, было естественно: я увидел там отраженным себя. Но было неестественно и непохоже на меня (очевидно, это было удручающее действие обстановки) — я определенно почувствовал страх, почувствовал себя пойманным, посаженным в эту дикую клетку, почувствовал себя захваченным в дикий вихрь древней жизни.

— Знаете что, — сказала I, — выйдите на минуту в соседнюю комнату. — Голос ее был слышен оттуда, изнутри, из-за темных окон-глаз, где пылал камин.

Я вышел, сел. С полочки на стене прямо в лицо мне чуть приметно улыбалась курносая асимметрическая физиономия какого-то из древних поэтов (кажется, Пушкина). Отчего я сижу вот — и покорно выношу эту улыбку, и зачем все это: зачем я здесь — отчего это нелепое состояние? Эта раздражающая, отталкивающая женщина, странная игра…

Там — стукнула дверь шкафа, шуршал шелк, я с трудом удерживался, чтобы не пойти туда, и — — точно не помню: вероятно, хотелось наговорить ей очень резких вещей.

Но она уже вышла. Была в коротком, старинном ярко-желтом платье, черной шляпе, черных чулках. Платье легкого шелка — мне было ясно видно: чулки очень длинные, гораздо выше колен, — и открытая шея, тень между…

— Послушайте, вы, ясно, хотите оригинальничать, но неужели вы…

— Ясно, — перебила I, — быть оригинальным — это значит как-то выделиться среди других. Следовательно, быть оригинальным — это нарушить равенство… И то, что на идиотском языке древних называлось «быть банальным» — у нас значит: только исполнять свой долг. Потому что…

— Да, да, да! Именно, — я не выдержал. — И вам нечего, нечего…

Она подошла к статуе курносого поэта и, завесив шторой дикий огонь глаз — там, внутри, за своими окнами, — сказала, на этот раз, кажется, совершенно серьезно (может быть, чтобы смягчить меня) — сказала очень разумную вещь:

— Не находите ли вы удивительным, что когда-то люди терпели вот таких вот? И не только терпели — поклонялись им. Какой рабский дух! Не правда ли?

— Ясно… То есть я хотел… (Это проклятое «ясно»!)

— Ну да, я понимаю. Но ведь, в сущности, это были владыки посильнее их коронованных. Отчего они не изолировали, не истребили их? У нас…

— Да, у нас… — начал я.

И вдруг она — рассмеялась. Я просто вот видел глазами этот смех: звонкую, крутую, гибко-упругую, как хлыст, кривую этого смеха.

Помню — я весь дрожал. Вот — ее схватить — и уж не помню что… Надо было что-нибудь — все равно что — сделать. Я машинально раскрыл свою золотую бляху, взглянул на часы. Без десяти 17.

— Вы не находите, что уже пора? — сколько мог вежливо сказал я.

— А если бы я вас попросила остаться здесь со мной?

— Послушайте: вы… вы сознаете, что говорите? Через десять минут я обязан быть в аудиториуме…

— …И все нумера обязаны пройти установленный курс искусства и наук… — моим голосом сказала I. Потом отдернула штору — подняла глаза: сквозь темные окна — пылал камин. — В Медицинском Бюро у меня есть один врач — он записан на меня. И если я попрошу — он выдаст вам удостоверение, что вы были больны. Ну?

Я понял. Я, наконец, понял, куда вела вся эта игра.

— Вот даже как! А вы знаете, что, как всякий честный нумер, я, в сущности, должен немедленно отправиться в Бюро Хранителей и…

— А не в сущности, — (острая улыбка-укус). — Мне страшно любопытно: пойдете вы в Бюро или нет?

— Вы остаетесь? — я взялся за ручку двери. Ручка была медная — и я слышал: такой же медный у меня голос.

— Одну минутку… Можно?

Она подошла к телефону. Назвала какой-то нумер — я был настолько взволнован, что не запомнил его, — и крикнула:

— Я буду вас ждать в Древнем Доме. Да, да, одна…

Я повернул медную холодную ручку:

— Вы позволите мне взять аэро?

— О да, конечно! Пожалуйста…

Там, на солнце, у выхода — как растение, дремала старуха. Опять было удивительно, что раскрылся ее заросший наглухо рот и что она заговорила:

— А эта ваша — что же, там одна осталась?

— Одна.

Старухин рот снова зарос. Она покачала головой. По-видимому, даже ее слабеющие мозги понимали всю нелепость и рискованность поведения этой женщины.

Ровно в 17 я был на лекции. И тут почему-то вдруг понял, что сказал старухе неправду: I была там теперь не одна. Может быть, именно это — что я невольно обманул старуху — так мучило меня и мешало слушать. Да, не одна: вот в чем дело.

После 21.30 у меня был свободный час. Можно было бы уже сегодня пойти в Бюро Хранителей и сделать заявление. Но я после этой глупой истории так устал. И потом — законный срок для заявления двое суток. Успею завтра: еще целых 24 часа.

ru.wikisource.org

Мы (Замятин)/Запись 3-я — Викитека

Запись 3-я. Конспект: ПИДЖАК. СТЕНА. СКРИЖАЛЬ.

Просмотрел все написанное вчера — и вижу: я писал недостаточно ясно. То есть все это совершенно ясно для любого из нас. Но как знать: быть может, вы, неведомые, кому Интеграл принесет мои записки, может быть, вы великую книгу цивилизации дочитали лишь до той страницы, что и наши предки лет 900 назад. Быть может, вы не знаете даже таких азов, как Часовая Скрижаль, Личные Часы, Материнская Норма, Зеленая Стена, Благодетель. Мне смешно — и в то же время очень трудно говорить обо всем этом. Это все равно как если бы писателю какого-нибудь, скажем, 20-го века в своем романе пришлось объяснять, что такое «пиджак», «квартира», «жена». А впрочем, если его роман переведен для дикарей — разве мыслимо обойтись без примечаний насчет «пиджака»?

Я уверен, дикарь глядел на «пиджак» и думал: «Ну, к чему это? Только обуза». Мне кажется, точь-в-точь так же будете глядеть и вы, когда я скажу вам, что никто из нас со времен Двухсотлетней Войны не был за Зеленой Стеною.

Но, дорогие, надо же сколько-нибудь думать, это очень помогает. Ведь ясно: вся человеческая история, сколько мы ее знаем, это история перехода от кочевых форм ко все более оседлым. Разве не следует отсюда, что наиболее оседлая форма жизни (наша) — есть вместе с тем и наиболее совершенная (наша). Если люди метались по земле из конца в конец, так это только во времена доисторические, когда были нации, войны, торговли, открытия разных америк. Но зачем, кому это теперь нужно?

Я допускаю: привычка к этой оседлости получилась не без труда и не сразу. Когда во время Двухсотлетней Войны все дороги разрушились и заросли травой — первое время, должно быть, казалось очень неудобно жить в городах, отрезанных один от другого зелеными дебрями. Но что же из этого? После того, как у человека отвалился хвост, он, вероятно, тоже не сразу научился сгонять мух без помощи хвоста. Он первое время, несомненно, тосковал без хвоста. Но теперь — можете вы себе вообразить, что у вас — хвост? Или: можете вы себя вообразить на улице — голым, без «пиджака» (возможно, что вы еще разгуливаете в «пиджаках»). Вот так же и тут: я не могу себе представить город, не одетый Зеленой Стеною, не могу представить жизнь, не облеченную в цифровые ризы Скрижали.

Скрижаль… Вот сейчас, со стены у меня в комнате, сурово и нежно в глаза мне глядят ее пурпурные на золотом поле цифры. Невольно вспоминается то, что у древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же). Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя, о Скрижаль, о сердце и пульс Единого Государства.

Все мы (а может быть, и вы) еще детьми, в школе, читали этот величайший из дошедших до нас памятников древней литературы — «Расписание железных дорог». Но поставьте даже его рядом со Скрижалью — и вы увидите рядом графит и алмаз: в обоих одно и то же — С, углерод, — но как вечен, прозрачен, как сияет алмаз. У кого не захватывает духа, когда вы с грохотом мчитесь по страницам «Расписания». Но Часовая Скрижаль — каждого из нас наяву превращает в стального шестиколесного героя великой поэмы. Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, — мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу — единомиллионно кончаем. И сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, — мы подносим ложки ко рту, — и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну…

Буду вполне откровенен: абсолютно точного решения задачи счастья нет еще и у нас: два раза в день — от 16 до 17 и от 21 до 22 единый мощный организм рассыпается на отдельные клетки: это установленные Скрижалью — Личные Часы. В эти часы вы увидите: в комнате у одних — целомудренно спущены шторы, другие мерно, по медным ступеням Марша — проходят проспектом, третьи — как я сейчас — за письменным столом. Но я твердо верю — пусть назовут меня идеалистом и фантазером — я верю: раньше или позже — но когда-нибудь и для этих часов мы найдем место в общей формуле, когда-нибудь все 86 400 секунд войдут в Часовую Скрижаль.

Много невероятного мне приходилось читать и слышать о тех временах, когда люди жили еще в свободном, т. е. неорганизованном, диком состоянии. Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя — пусть даже зачаточная государственная власть, могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.

Вот этого я никак не могу осмыслить. Ведь как бы ни был ограничен их разум, но все-таки должны же они были понимать, что такая жизнь была самым настоящим поголовным убийством — только медленным, изо дня в день. Государство (гуманность) запрещало убить насмерть одного и не запрещало убивать миллионы наполовину. Убить одного, т. е. уменьшить сумму человеческих жизней на 50 лет, — это преступно, а уменьшить сумму человеческих жизней на 50 миллионов лет — это не преступно. Ну, разве не смешно? У нас эту математически-моральную задачу в полминуты решит любой десятилетний нумер; у них не могли — все их Канты вместе (потому, что ни один из Кантов не догадался построить систему научной этики, т. е. основанной на вычитании, сложении, делении, умножении).

А это — разве не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!) могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто, когда и сколько хотел… Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую, рожали детей. Не смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас есть точные данные, что они знали все это) и не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детоводства. Не додуматься до наших Материнской и Отцовской Норм.

Так смешно, так неправдоподобно, что вот я написал и боюсь: а вдруг вы, неведомые читатели, сочтете меня за злого шутника. Вдруг подумаете, что я просто хочу поиздеваться над вами и с серьезным видом рассказываю совершеннейшую чушь.

Но первое: я не способен на шутки — во всякую шутку неявной функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает, что жизнь древних была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться не может. Да и откуда тогда было бы взяться государственной логике, когда люди жили в состоянии свободы, т. е. зверей, обезьян, стада. Чего можно требовать от них, если даже и в наше время — откуда-то со дна, из мохнатых глубин — еще изредка слышно дикое, обезьянье эхо.

К счастью — только изредка. К счастью — это только мелкие аварии деталей: их легко ремонтировать, не останавливая вечного, великого хода всей Машины. И для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт — у нас есть искусная, тяжкая рука Благодетеля, у нас есть опытный глаз Хранителей…

Да, кстати, теперь вспомнил: этот вчерашний, дважды изогнутый, как S, — кажется, мне случалось видать его выходящим из Бюро Хранителей. Теперь понимаю, отчего у меня было это инстинктивное чувство почтения к нему и какая-то неловкость, когда эта странная I при нем… Должен сознаться, что эта I…

Звонят спать: 22.30. До завтра.

ru.wikisource.org

Мы (Замятин)/Запись 19-ая — Викитека

Запись 19-я Конспект: БЕСКОНЕЧНО МАЛАЯ ТРЕТЬЕГО ПОРЯДКА. ИСПОДЛОБНЫЙ. ЧЕРЕЗ ПАРАПЕТ

Там, в странном коридоре с дрожащим пунктиром тусклых лампочек… или нет, нет — не там: позже, когда мы уже были с нею в каком-то затерянном уголке на дворе Древнего Дома, — она сказала: «послезавтра». Это «послезавтра» — сегодня, и все — на крыльях, день — летит, и наш «Интеграл» уже крылатый: на нем кончили установку ракетного двигателя и сегодня пробовали его вхолостую. Какие великолепные, могучие залпы, и для меня каждый из них — салют в честь той, единственной, в честь сегодня.

При первом ходе (= выстреле) под дулом двигателя оказался с десяток зазевавшихся нумеров из нашего эллинга — от них ровно ничего не осталось, кроме каких-то крошек и сажи. С гордостью записываю здесь, что ритм нашей работы не споткнулся от этого ни на секунду, никто не вздрогнул: и мы, и наши станки — продолжали свое прямолинейное и круговое движение все с той же точностью, как будто бы ничего не случилось. Десять нумеров — это едва ли одна стомиллионная часть массы Единого Государства, при практических расчетах — это бесконечно малая третьего порядка. Арифметически-безграмотную жалость знали только древние: нам она смешна.

И мне смешно, что вчера я мог задумываться — и даже записывать на эти страницы — о каком-то жалком сереньком пятнышке, о какой-то кляксе. Это — все то же самое «размягчение поверхности», которая должна быть алмазно-тверда — как наши стены (древняя поговорка: «как об стену горох»).

Шестнадцать часов. На дополнительную прогулку я не пошел: как знать, быть может, ей вздумается именно сейчас, когда все звенит от солнца…

Я почти один в доме. Сквозь просолнеченные стены — мне далеко видно вправо и влево и вниз — повисшие в воздухе, пустые, зеркально повторяющие одна другую комнаты. И только по голубоватой, чуть прочерченной солнечной тушью лестнице — медленно скользит вверх тощая, серая тень. Вот уже слышны шаги, — и я вижу сквозь дверь — я чувствую: ко мне прилеплена пластырь-улыбка — и затем мимо, по другой лестнице — вниз…

Щелк нумератора. Я весь кинулся в узенький белый прорез — и… и какой-то незнакомый мне мужской (с согласной буквой) нумер. Прогудел, хлопнул лифт. Передо мною — небрежно, набекрень нахлобученный лоб, а глаза… очень странное впечатление: как будто он говорил оттуда, исподлобья, где глаза.

— Вам от нее письмо… (— исподлобья, из-под навеса)… Просила, чтобы непременно — все, как там сказано.

Исподлобья, из-под навеса — кругом. Да никого, никого нет, ну, давай же! Еще раз оглянувшись, он сунул мне конверт, ушел. Я один.

Нет, не один: из конверта — розовый талон и — чуть приметный — ее запах. Это она, она придет, придет ко мне. Скорее — письмо, чтобы прочитать это своими глазами, чтобы поверить в это до конца…

Что? Не может быть! Я читаю еще раз — перепрыгиваю через строчки: «Талон… и непременно спустите шторы, как будто я и в самом деле у вас… Мне необходимо, чтобы думали, что я… мне очень, очень жаль…»

Письмо — в клочья. В зеркале на секунду — мои исковерканные, сломанные брови. Я беру талон, чтобы и его так же, как ее записку — —

— «Просила, чтоб непременно — все, как там сказано».

Руки ослабели, разжались. Талон выпал из них на стол. Она — сильнее меня, и я, кажется, сделаю так, как она хочет. А впрочем… впрочем, не знаю: увидим — до вечера еще далеко… Талон лежит на столе.

В зеркале — мои исковерканные, сломанные брови. Отчего и на сегодня у меня нет докторского свидетельства, пойти бы ходить, ходить без конца, кругом всей Зеленой Стены — и потом свалиться в кровать — на дно… А я должен — в 13-й аудиториум, я должен накрепко завинтить всего себя, чтобы два часа — два часа, не шевелясь… когда надо кричать, топать.

Лекция. Очень странно, что из сверкающего аппарата — не металлический, как обычно, а какой-то мягкий, мохнатый, моховой голос. Женский — мне мелькает она такою, какою когда-то жила: маленькая — крючочек-старушка, вроде той — у Древнего Дома.

Древний Дом… и все сразу — фонтаном — снизу, и мне нужно изо всех сил завинтить себя, чтобы не затопить криком весь аудиториум. Мягкие, мохнатые слова — сквозь меня, и от всего остается только одно: что-то — о детях, о детоводстве. Я — как фотографическая пластинка: все отпечатываю в себе с какой-то чужой, посторонней, бессмысленной точностью: золотой серп — световой отблеск на громкоговорителе; под ним — ребенок, живая иллюстрация — тянется к сердцу; засунут в рот подол микроскопической юнифы; крепко стиснутый кулачок, большой (вернее — очень маленький) палец зажат внутрь — легкая, пухлая тень — складочка на запястье. Как фотографическая пластинка — я отпечатываю: вот теперь голая нога — перевесилась через край, розовый веер пальцев ступает на воздух — вот сейчас, сейчас об пол — —

И — женский крик, на эстраду взмахнула прозрачными крыльями юнифа, подхватила ребенка — губами — в пухлую складочку на запястье, сдвинула на середину стола, спускается с эстрады. Во мне печатается: розовый — рожками книзу — полумесяц рта, налитые до краев синие блюдечки-глаза. Это — О. И я, как при чтении какой-нибудь стройной формулы, — вдруг ощущаю необходимость, закономерность этого ничтожного случая.

Она села чуть-чуть сзади меня и слева. Я оглянулся; она послушно отвела глаза от стола с ребенком, глазами — в меня, во мне, и опять: она, я и стол на эстраде — три точки, и через эти точки — прочерчены линии, проекции каких-то неминуемых, еще невидимых событий.

Домой — по зеленой, сумеречной, уже глазастой от огней улице. Я слышал: весь тикаю — как часы. И стрелки во мне — сейчас перешагнут через какую-то цифру, я сделаю что-то такое, что уже нельзя будет назад. Ей нужно, чтобы кто-то там думал: она — у меня. А мне нужна она, и что мне за дело до ее «нужно». Я не хочу быть чужими шторами — не хочу, и все.

Сзади — знакомая, плюхающая, как по лужам, походка. Я уже не оглядываюсь, знаю: S. Пойдет за мною до самых дверей — и потом, наверное, будет стоять внизу, на тротуаре, и буравчиками ввинчиваться туда, наверх, в мою комнату — пока там не упадут, скрывая чье-то преступление, шторы…

Он, Ангел-Хранитель, поставил точку. Я решил: нет. Я решил.

Когда я поднялся в комнату и повернул выключатель — я не поверил глазам: возле моего стола стояла О. Или вернее, — висела: так висит пустое, снятое платье — под платьем у нее как будто уж не было ни одной пружины, беспружинными были руки, ноги, беспружинный, висячий голос.

— Я — о своем письме. Вы получили его? Да? Мне нужно знать ответ, мне нужно — сегодня же.

Я пожал плечами. Я с наслаждением — как будто она была во всем виновата — смотрел на ее синие, полные до краев глаза — медлил с ответом. И, с наслаждением, втыкая в нее по одному слову, сказал:

— Ответ? Что ж… Вы правы. Безусловно. Во всем.

— Так значит… (— улыбкою прикрыта мельчайшая дрожь, но я вижу.) Ну, очень хорошо! Я сейчас — я сейчас уйду.

И висела над столом. Опущенные глаза, ноги, руки. На столе еще лежит скомканный розовый талон той. Я быстро развернул эту свою рукопись — «МЫ» — ее страницами прикрыл талон (быть может, больше от самого себя, чем от О).

— Вот — все пишу. Уже 170 страниц… Выходит такое что-то неожиданное…

Голос — тень голоса:

— А помните… я вам тогда на седьмой странице… Я вам тогда капнула — и вы…

Синие блюдечки — через край, неслышные, торопливые капли — по щекам, вниз, торопливые через край — слова:

— Я не могу, я сейчас уйду… я никогда больше, и пусть. Но только я хочу — я должна от вас ребенка — оставьте мне ребенка, и я уйду, я уйду!

Я видел: она вся дрожала под юнифой, и чувствовал: я тоже сейчас — — Я заложил назад руки, улыбнулся:

— Что? Захотелось Машины Благодетеля?

И на меня — все так же, ручьями через плотины — слова:

— Пусть! Но ведь я же почувствую — я почувствую его в себе. И хоть несколько дней… Увидеть — только раз увидеть у него складочку вот тут — как там — как на столе. Один день!

Три точки: она, я — и там на столе кулачок с пухлой складочкой…

Однажды в детстве, помню, нас повели на аккумуляторную башню. На самом верхнем пролете я перегнулся через стеклянный парапет, внизу — точки-люди, и сладко тикнуло сердце: «А что, если?» Тогда я только еще крепче ухватился за поручни; теперь — я прыгнул вниз.

— Так вы хотите? Совершенно сознавая, что…

Закрытые — как будто прямо в лицо солнцу — глаза. Мокрая, сияющая улыбка.

— Да, да! Хочу!

Я выхватил из-под рукописи розовый талон — той — и побежал вниз, к дежурному. О схватила меня за руку, что-то крикнула, но что — я понял только потом, когда вернулся.

Она сидела на краю постели, руки крепко зажаты в коленях.

— Это… это ее талон?

— Не все ли равно. Ну — ее, да.

Что-то хрустнуло. Скорее всего — О просто шевельнулась. Сидела, руки в коленях, молчала.

— Ну? Скорее… — Я грубо стиснул ей руку, и красные пятна (завтра — синяки) у ней на запястье, там — где пухлая детская складочка.

Это — последнее. Затем — повернут выключатель, мысли гаснут, тьма, искры — и я через парапет вниз…

ru.wikisource.org

Мы (Замятин)/Запись 23-ья — Викитека

Запись 23-ья Конспект: ЦВЕТЫ. РАСТВОРЕНИЕ КРИСТАЛЛА. ЕСЛИ ТОЛЬКО

Говорят, есть цветы, которые распускаются только раз в сто лет. Отчего же не быть и таким, какие цветут раз в тысячу — в десять тысяч лет. Может быть, об этом до сих пор мы не знали только потому, что именно сегодня пришло это раз-в-тысячу-лет.

И вот, блаженно и пьяно, я иду по лестнице вниз, к дежурному, и быстро у меня на глазах, всюду кругом неслышно лопаются тысячелетние почки и расцветают кресла, башмаки, золотые бляхи, электрические лампочки, чьи-то темные лохматые глаза, граненые колонки перил, оброненный на ступенях платок, столик дежурного, над столиком — нежно-коричневые, с крапинками щеки Ю. Все — необычайное, новое, нежное, розовое, влажное.

Ю берет у меня розовый талон, а над головой у ней — сквозь стекло стены — свешивается с невиданной ветки луна, голубая, пахучая. Я с торжеством показываю пальцем и говорю:

— Луна, — понимаете?

Ю взглядывает на меня, потом на нумер талона — и я вижу это ее знакомое, такое очаровательно-целомудренное движение: поправляет складки юнифы между углами колен.

— У вас, дорогой, ненормальный, болезненный вид — потому что ненормальность и болезнь одно и то же. Вы себя губите, и вам этого никто не скажет — никто.

Это «никто» — конечно, равняется нумеру на талоне: I-330. Милая, чудесная Ю! Вы, конечно, правы: я — неблагоразумен, я — болен, у меня — душа, я — микроб. Но разве цветение — не болезнь? Разве не больно, когда лопается почка? И не думаете ли вы, что сперматозоид — страшнейший из микробов?

Я — наверху, у себя в комнате. В широко раскрытой чашечке кресла I. Я на полу, обнял ее ноги, моя голова у ней на коленях, мы молчим. Тишина, пульс… и так: я — кристалл, и я растворяюсь в ней, в I. Я совершенно ясно чувствую, как тают, тают ограничивающие меня в пространстве шлифованные грани — я исчезаю, растворяюсь в ее коленях, в ней, я становлюсь все меньше — и одновременно все шире, все больше, все необъятней. Потому что она — это не она, а Вселенная. А вот на секунду я и это пронизанное радостью кресло возле кровати — мы одно: и великолепно улыбающаяся старуха у дверей Древнего Дома, и дикие дебри за Зеленой Стеной, и какие-то серебряные на черном развалины, дремлющие как старуха, и где-то невероятно далеко, сейчас хлопнувшая дверь — это все во мне, вместе со мною, слушает удары пульса и несется сквозь блаженную секунду…

В нелепых, спутанных, затопленных словах я пытаюсь рассказать ей, что я — кристалл, и потому во мне — дверь, и потому я чувствую, как счастливо кресло. Но выходит такая бессмыслица, что я останавливаюсь, мне просто стыдно: я — и вдруг…

— Милая I, прости меня! Я совершенно не понимаю: я говорю такие глупости…

— Отчего же ты думаешь, что глупость — это не хорошо? Если бы человеческую глупость холили и воспитывали веками, так же, как ум, может быть, из нее получилось бы нечто необычайно драгоценное.

— Да… (Мне кажется, она права, — как она может сейчас быть не права?)

— И за одну твою глупость — за то, что ты сделал вчера на прогулке, — я люблю тебя еще больше — еще больше.

— Но зачем же ты меня мучила, зачем же не приходила, зачем присылала свои талоны, зачем заставляла меня…

— А может быть, мне нужно было испытать тебя? Может быть, мне нужно знать, что ты сделаешь все, что я захочу — что ты уж совсем мой?

— Да, совсем!

Она взяла мое лицо — всего меня — в свои ладони, подняла мою голову:

— Ну, а как же ваши «обязанности всякого честного нумера»? А?

Сладкие, острые, белые зубы; улыбка. Она в раскрытой чашечке кресла — как пчела: в ней жало и мед.

Да, обязанности… Я мысленно перелистываю свои последние записи: в самом деле, нигде даже и мысли о том, что, в сущности, я бы должен…

Я молчу. Я восторженно (и, вероятно, глупо) улыбаюсь, смотрю в ее зрачки, перебегаю с одного на другой, и в каждом из них вижу себя: я — крошечный, миллиметровый — заключен в этих крошечных, радужных темницах. И затем опять — пчелы — губы, сладкая боль цветения…

В каждом из нас, нумеров, есть какой-то невидимый, тихо тикающий метроном, и мы, не глядя на часы, с точностью до 5 минут знаем время. Но тогда — метроном во мне остановился, я не знал, сколько прошло, в испуге схватил из-под подушки бляху с часами…

Слава Благодетелю: еще двадцать минут! Но минуты — такие до смешного коротенькие, куцые, бегут, а мне нужно столько рассказать ей — все, всего себя: о письме О, и об ужасном вечере, когда я дал ей ребенка; и почему-то о своих детских годах — о математике Пляпе, о −1{\displaystyle {\sqrt {-1}}}, и как я в первый раз был на празднике Единогласия и горько плакал, потому что у меня на юнифе — в такой день — оказалось чернильное пятно.

I подняла голову, оперлась на локоть. По углам губ — две длинные, резкие линии — и темный угол поднятых бровей: крест.

— Может быть, в этот день… — остановилась, и брови еще темнее. Взяла мою руку, крепко сжала ее. — Скажи, ты меня не забудешь, ты всегда будешь обо мне помнить?

— Почему ты так? О чем ты? I, милая?

I молчала, и ее глаза уже — мимо меня, сквозь меня, далекие. Я вдруг услышал, как ветер хлопает о стекло огромными крыльями (разумеется — это было и все время, но услышал я только сейчас), и почему-то вспомнились пронзительные птицы над вершиной Зеленой Стены.

I встряхнула головой, сбросила с себя что-то. Еще раз, секунду, коснулась меня вся — так аэро секундно, пружинно касается земли перед тем, как сесть.

— Ну, давай мои чулки! Скорее!

Чулки — брошены у меня на столе, на раскрытой (193-й) странице моих записей. Второпях я задел за рукопись, страницы рассыпались, и никак не сложить по порядку, а главное — если и сложить, все равно не будет настоящего порядка, все равно — останутся какие-то пороги, ямы, иксы.

— Я не могу так, — сказал я. — Ты — вот — здесь, рядом, и будто все-таки за древней непрозрачной стеной: я слышу сквозь стены шорохи, голоса — и не могу разобрать слов, не знаю, что там. Я не могу так. Ты все время что-то недоговариваешь, ты ни разу не сказала мне, куда я тогда попал в Древнем Доме, и какие коридоры, и почему доктор, — или, может быть, ничего этого не было?

I положила мне руки на плечи, медленно, глубоко вошла в глаза:

— Ты хочешь узнать все?

— Да, хочу. Должен.

— И ты не побоишься пойти за мной всюду, до конца — куда бы я тебя ни повела?

— Да, всюду!

— Хорошо. Обещаю тебе: когда кончится праздник, если только… Ах да: а как ваш «Интеграл» — все забываю спросить, — скоро?

— Нет: что «если только»? Опять? Что «если только»?

Она (уже у двери):

— Сам увидишь…

Я — один. Все, что от нее осталось, — это чуть слышный запах, похожий на сладкую, сухую, желтую пыль каких-то цветов из-за Стены. И еще: прочно засевшие во мне крючочки-вопросы — вроде тех, которыми пользовались древние для охоты на рыбу (Доисторический Музей).

…Почему она вдруг об «Интеграле»?

ru.wikisource.org

"я"или "мы"? (по роману Е.Замятина "Мы")

Где люди? Где?

Г. Боратынский.

Единица!
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка...
Единица - вздор,
единица - ноль...

В. Маяковский.

Все - мы, во всем - мы, мы - пламень
и свет побеждающий,
сами себе божество, и Судья, и Закон

В. Кириллов

Мы - одно, мы одно, мы одно...

А. Крайский

Мы и вы - едино Тело.
Мы и Вы - не разделимы...

И. Садофьев.

Не бойтесь сумы, не бойтесь тюрьмы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет - я знаю, как надо!

А. Галич.

Форма - работа в группах.

Цели урока:

1) рассмотреть концепцию личности, отношения государства и личности в романе;

2) проанализировать, как автор решает проблему выбора "я" и "мы";

3) выявить основные черты антиутопии ;

4) воспитать у ребят чувство ответственности за будущее, умение делать свой выбор.

Ход урока.

I. Слово учителя.

Роман называется "Мы". Что такое "мы": органическое соединение разных неповторимых "я" или нечто безликое, сплошное, однородное, масса, толпа, стая? Как по-вашему должны соотноситься "я" человека и "мы" человечества?

От каких опасностей предостерегает нас Замятин, о чем нас предупреждает?

"Мы" - роман о будущем, написанный в эпоху созидания этого будущего, сомнений в своей "единственной правильности" - не вызывающего.

Итак, мир под названием "Мы", каков он?

II. Мир под названием "Мы" (работа в группах)

1-я группа.

Единое Государство: его цели, устройство, механизмы, принципы самоорганизации. Взаимоотношения государства и личности. Благодетель. Смысл двойственной функции: радетель за народ и палач народа. Механизмы управления.

Схема ответов.

(“Благодетельному игу разума подчинить неведомые существа.... Быть может, еще в диком состоянии свободы < ... > наш долг заставить их быть счастливыми”)

200 - летняя война. Зеленая Стена. Часовая Скрижаль. Государственная Газета Единая Государственная наука.

"Величественный праздник победы всех над одним, суммы над единицей" (запись 9-я)

"Мы - счастливейшее среднее арифметическое!” (8)

Бюро Хранителей

Благодетель

"Истинная, алгебраическая любовь к человеку - непременно бесчеловечна, и непременный признак истины - жестокость".

Мечта людей, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье - и потом приковал их к этому счастью на цепь".

Официальный язык государства – СЛОВО.

Вывод: Идеальный общественный уклад достигнут насильственным упразднением свободы. Всеобщее счастье здесь не счастье каждого человека, а его подавление, нивелировка, а то и физическое уничтожение.

Одно из главных оружий государства - Слово может не только подчинить человека чужой воле, но и оправдать насилие и рабство, заставить поверить, что несвобода и есть счастье. Человеческая жизнь обесценивается до предела, "нумер" легко заменим.

2-я группа.

Условия жизни в Едином Государстве "нумеров": быт, нравы, труд и отдых, заботы, нравственность, секс (не любовь), искусство, наука, творчество.

Роль разума в организации жизни.

Проблема "я" и "мы"

Права и обязанности (20): тонне - права, грамму - обязанности.

Подавление, ограничение, строгая регламентация. Лишение возможности сравнивать, анализировать (Зеленая Стена)

Разобщенность, отчужденность, управляемость. Отнята возможность интеллектуального и художественного творчества - взамен Единая Государственная наука, механическая музыка и государственная поэзия.

Доносительство ("они пришли, чтоб совершить подвиг".)

Полное отчуждение от матери земли - нефтяная пища.

"Цветы судебных приговоров"

“Опоздавший на работу” (трагедия)

“Стансы о половой гигиене”.

Регуляция деторождения, Детско – Воспитательный завод (воспитание за счет государства).

День Единогласия – Пасха.

Счастье – благополучие?

Единое Государство держится на трех китах:

1) Несвобода есть наше счастье. Счастье в отказе от я и в растворении в безличном МЫ, ибо личное сознание – это только болезнь.

2) Художественное творчество – государственная служба.

Интимная жизнь – это государственная обязанность, выполняемая сообразно “Табелю сексуальных дней”.

“Нами введены в русло все стихии – никаких катастроф не может быть” (5)

глава 3 “Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, мы, миллионы, встаем как один”

Личные часы (3)

“обязательные прогулки, точное урегулирование сроков еды, иначе “поголовное убийство””

Сексуальное Бюро (4)

“всякий из нумеров имеет право – как на сексуальный продукт – на любой нумер” (5)

“Какое неизъяснимое очарование в этой ежедневности, повторяемости, зеркальности”!(7)

Вывод: Произошла подмена всех человеческих ценностей. Идея всеобщего равенства обозначается всеобщей одинаковостью и усредненностью, идея гармонии личного и общего – идеей абсолютной подчиненности государству всех сфер человеческой жизни; малое проявление свободы, индивидуальности – ОШИБКА, добровольный отказ от счастья, преступление.

3–я группа.

Судьба человека. История Д – 503, рассказанная им в дневниках. 4 толчка к “государственному грехопадению”. Взаимоотношения личности и государства.

“Я – микроб” – “Я – Вселенная”

Духовная эволюция героя. С самого начала не лишен сомнений,

“Волосатые руки, корень из минус единицы. Попытка рефлексии (дневник)

Слушание музыки Скрябина, посещение Древнего Дома,

“Недонос” на I – 330

Любовь к I – 330

Меняется речь (сбивчивость, недоговоренность, повторы)

Раздвоенность

Ощущение болезни – ДУША.

ВЫБОР:

- долг перед обществом – любовь к I - 330,

- сухая математическая логика – непредсказуемая человеческая природа

- рассудок – душа

- ощущение болезни – нежелание бороться с ней

3, 4, 8, 10

“Я надеюсь - мы победим. Больше я уверен – мы победим. Потому что разум должен победить” (40)

Вывод: Мир в романе дан через восприятие человека с пробуждающейся душой. На протяжении всего повествования герой метался между человеческим чувством и долгом перед Единым Государством, между внутренней свободой и счастьем несвободы. Любовь пробудила его душу, фантазию.

Но развязка оказалась трагической. ” Я” героя не может вынести нравственных мучений, не свойственных единому организму под названием “мы”

4–я группа.

Только влюбленный имеет право на звание человека.

Любовь – смертельный враг Единого Государства. Три ипостаси любви (I, О, Ю) в романе. Испытание любовью

О-90 – круглая, гармония, внешне индивидуальна (глаза, руки) Мечта о рождении ребенка.

Выбор: Газовый колокол или за Зеленую Стену.

I – 330 “Я хочу хотеть сама”.

(укус, хлыст, х)

“Мефи”

Почему погибает? Она тоже Благодетель. (Стремление силой сделать людей счастливыми)

Энтропия – энергия (28)

-Почему любовь – смертельный враг Единого Государства?

Вывод: Пробуждение любви приводит к пробуждению “я” в человеке, любовь по своей природе личностна, избирательна, индивидуальна, и уже этим противостоит обезличенному миру.

Она – тайна, а в Едином Государстве все на виду, Она задает вопросы. Пробуждение любви в обезличенном человеке расчеловеченного мира ведет к пробуждению в нем человека и личности.

III. Подведение итогов.

Главный вопрос 3амятина – выстоит ли человек перед все усиливающимся насилием над его совестью, душой, волей?

Содержанием романа Замятин утверждает мысль о том, что у человека всегда есть право выбора. Если человек поддается воздействию тоталитарной системы, то он перестает быть человеком.

Нельзя строить мир только по разуму, забыв, что у человека есть душа. Машинный мир не должен существовать без мира нравственного.

Растворение “я” в “мы” – тупиковый путь развития человека в русле истории; позитивный путь- свобода, культура, личное счастье, любовь

 Список используемой литературы.

1) Айзерман Л. С. Время понимать. Проблемы русской литературы советского периода. М, Школа – ПРЕСС, 1997

2) Мурин Д. Н.., Коновалова Е. Д., Миненко Е. В.Русская литература ХХ века Программа 11 класса. СПб, СМИО ПРЕСС, 1997.

3) Русская литература ХХ века. Поурочные разработки, Под редакцией

В. В. Агеносова М. Дрофа, 2001.

urok.1sept.ru

---

Смотрите также

• 
  На что крепить мдф панели к стене
• 
  Как отодрать моющиеся обои от стены если они не отдираются
• 
  Как избавиться от точки росы в стене
• 
  Можно ли утеплить пенопластом стены
• 
  Фотообои в зал на стену
• 
  Толщина кафеля для стен
• 
  Крепление рейлинга к стене
• 
  Как оштукатурить стену из гипсокартона своими руками
• 
  Панели для внутренней отделки стен гаража
• 
  Как сбить старую плитку со стены
• 
  Облицовка стен керамогранитом технология